В полдень к казармам подошли какие-то вооруженные люди во главе с крикливым толстяком, размахивающим свернутым в рулон папирусом и требующим вернуть все вынесенное имущество обратно на склад. Ной не стал ни в чем разбираться и, построив находящихся рядом солдат в цепь, загнал гостей в вязкую прибрежную грязь. Толстяк пятился к берегу с низкими поклонами, но когда сел в лодку, принялся ругаться и грозить.

Ной освободился от дел только к вечеру. Нестерпимый зной сменила прохлада. В сопровождении охраны он быстро прошел сквозь лачуги городских окраин к центру города.

На улицах бурлила жизнь, лавки, палатки ремесленников, балаганы танцовщиц были открыты настежь. Дорогу преграждали вереницы повозок, запряженных ослами, толпой валили продавцы свежей воды и фруктов, проститутки, увешанные дешевыми украшениями, пьяные наемники, явно не из египтян, с тупой злобой на лице. Бегали слуги с носилками и опахалами. Из игорных притонов доносились крики и ругательства. Несколько жрецов, сбившись в кучу, пьяно горланили церковные гимны. Среди всей этой толчеи расхаживала городская стража с дубинками в руках, подозрительно косясь на вооруженный отряд Ноя, который грубо расталкивал людей, чтобы освободить проход.

Все было так, как пять лет назад, и одновременно не так.

Ной еще несколько раз останавливался, чтобы разобраться в своих ощущениях. Наконец он понял, что произошло. Город молился богам и предавался разврату с несвойственной ему истерикой и обреченностью.

Он также заметил, что в городе осталось мало египтян. Вдоль стен сидели горбоносые финикийские купцы в островерхих колпаках, шныряли смуглые эгейцы в ярких набедренных повязках и с длинными волосами, заплетенными в косички. На корточках сидели строительные рабочие, пуская по кругу кувшин с пивом, все сплошь аму, из племени иудеев. Было много чернокожих эфиопов со свалявшимися в войлок волосами, украшенными перьями. То и дело попадались какие-то незнакомые ему люди в узорчатых туниках, с тщательно расчесанными и завитыми бородами.

Город все еще был красив, но потерял надменность и ослепительность, то, что отличало Фивы от других городов Египта. Это была красота огромного, почти законченного зла.

На высокой каменной стене храма скорописью было написано:

«Ты, Амон, господин молчания, приходящий на голос бедных». «Ты Амон, защитник тихих, спаситель бедных».

Из кабака вывалился пьяный немху (бедняк, простолюдин). Избитый и перепуганный, он с минуту неподвижно сидел на песке, потом протер глаза и огласил воздух воплями: «Пусть будет проклят тот день, когда я появился на свет».

Ной схватил его за шиворот и прислонил к стене.

– Ты кто?

– Я молотильщик.

– Чего тебе делать в городе? Иди и молоти.

– Я был арендатором, сидел на царских землях.

– Ну, и где твоя земля?

– Ее больше нет. Там построены дома.

– Какие дома?

– Дома проходимцев, съехавшихся невесть откуда.

Ной толкнул молотильщика обратно на песок. Тот слезно заскулил. «О-о, великие боги! Мои одежды украдены, хребет разбит, пил протухшую воду, теперь вот что-то с животом. Я как палка, которую изъел червь. Обратите мое тело в прах и отправьте на поля Осириса».

У одной из стен храма стоял старик, покрытый шрамами, и читал молитву. Ной остановился и прислушался: «О, Амон, Владыка, пребывающий в тишине. Ты всегда приходишь на зов тех, кто скромен сердцем. Ты слабого делаешь сильным. Ты даешь дыхание жизни тому, кому его не хватает. О, Амон, Великий, прекрасный, сокровенный Амон…»

В старике Ной узнал старого солдата, с которым он шесть лет назад плавал в Библ за строительным лесом, где вся его команда подверглась неслыханным унижениям. Тогда он в первый раз понял, что Египет слаб.