Таким образом, я проговорил положенных мне семь минут. Все слова, написанные за столиком кафе на обороте счета, были произнесены, как мне показалось, почти без запинки. Никаких аплодисментов я не ждал и смотрел только на Костю. Он был бледен. Наверно, я, как всегда, говорил очень заумно. К черту все! Духота стала невыносимой. Я вынул носовой платок, чтобы вытереть пот, но тут до меня дошло, что журналисты опишут мой жест, как выброс белого флага.

В зале началось вавилонское столпотворение. Все одновременно стали задавать вопросы на русском, латышском и английском языках.

Большинство вопросов было адресовано мне.

– Какие партийные посты вы занимали?

– Никаких. Я преподавал экономику в университете.

– Но вы были коммунистом!

– Как и большинство тех, кто завтра проголосует за независимость.

В третьем ряду руку тянул, если судить по визитке на груди, журналист из «Пари Матч», худой и низкорослый, как жокей, наполовину лысый, в больших очках, придававших ему вид испуганного гнома. Модератор дал ему слово. Лучше бы он этого не делал.

– Я не понимаю, почему вы держитесь за старое? – гном блеснул лысиной. – Весь цивилизованный мир строится на принципах экономического либерализма и политической демократии, – он говорил на чистейшем русском без намека на акцент.

– Общие рассуждения о незримой руке рынка и прочих либеральностях меня ни в чем не убеждают. Что касается демократии… Я не против, но в местном исполнении этот проект меня исключает.

– Вас лично?

– Да. Мои отец и мать не были гражданами Первой республики, как и большинство русскоязычного населения.

– Но вы же латыш!

– Да, но мои родители до 1945 года жили в России.

– В программе Народного фронта нет никакой дискриминации по национальному признаку. Дайте мне сказать! Тише, тише! Я хочу процитировать слова одного из лидеров Народного фронта, – гном стал нервно перелистывать журналистский блокнот. – Вот! «Народный фронт Латвии авторитетно заявляет, что будет последовательно защищать стремление всех живущих в Латвии нацменьшинств к культурной автономии, национальному самоутверждению и пробуждению».

– Никогда столько не лгут, как во время войны, после охоты и до выборов.

– Это все, что вы можете сказать?

– Вам недостаточно?

– Народный фронт намерен интегрировать пришлое население. Вас это не устраивает?

– Интегрировать? – я пожал плечами. – Кого, куда? Вы хотите, чтобы мы все вместе отмечали день легионера Waffen SS и пели Хорст Вессель.

Шум в зале нарастал.

– У вас нет никаких оснований охаивать программу Народного фронта.

– Хорошо. Не буду. Прекрасная программа. Просто отличная! – Я взял лежащую перед Марисом программу Народного фронта и помахал ею. – Отвезите эту брошюрку в Париж и подарите Жаку Дерриде, надеюсь, вам известен этот французский философ, показавший миру, что скрывается за текстом. Уверен, он поместит ее в рамку как блестящий образец саморазоблачения. Там есть все: застарелые страхи, скрытые фобии, предрассудки, латентный фашизм и много чего еще. Можете попросить также Ролана Барта поискать в этом тексте скрытые коды и «значения второго порядка», их там – тьма. А если поднапрячься и разложить текст по Лакану – я на секунду онемел перед сложностью задачи, – то получится… получится не программа, а… полная белиберда.

Я хотел сказать – «хрен собачий», но постеснялся.

Марис не выдержал:

– Мы действительно хотим межнационального мира. Но мы не можем построить национальное государство так, чтобы никто не был обижен. Кому не нравится Латвия, пусть уезжает! – он произнес это спокойно, с благосклонной улыбкой епископа, дарующего отпущение грехов.