Хозяин одного из шатров по имени Хамед немного говорил по-английски. Я сказал ему, что видел, как один старик вытащил из кучи мусора обломок известняка и засунул его себе в рот.

– Этот старик вообще сумасшедший, – засмеялся Хамед. – Он толчет известняк с древними отметинами и поедает его. Он считает, что это отметины бога.

– Какого бога?

– Не знаю. Нет бога, кроме Аллаха.

– Они питаются только этим?

– Нет, у них есть маис. Они рубят на куски старые высохшие мумии и сжигают их, чтобы сварить горсть зерен.

– Какие мумии?

– Не знаю.

Хамед рассказал, что эти нищие – последователи древнего культа. Свое святилище они обозначают кругом из священных камней. Основная часть общины живет в развалинах недалеко от Таиза. Там же находится и храм их богини. Это божественное воплощение Балкис, о которой сказано в Коране. Горожане терпят этих неверных только потому, что они собирают мусор в городе, – таков договор, заключенный очень давно. Развалины они стали разбирать недавно. Камни относили неизвестно куда и складывали из них стену, прикосновение к которой якобы дарит долгую жизнь. Недавно у них возник конфликт с археологической миссией. Теперь они относят камни сначала туда. За каждый цельный кусок с древними письменами им платят один американский цент. Камни фотографируют и отдают им обратно.

Я решил прогуляться. Хамед пошел вместе со мной.

Мы пошли вдоль берега, попирая ногами осколки исчезнувшей цивилизации. В свете луны был виден каждый камушек. Вдалеке на востоке светились маленькие огоньки.

Я шел, стараясь не наступать на цветы, торчащие из расщелин. Мне никак не удавалось вырастить их у себя на даче, а тут они росли из ничего.

Хамед пнул мелкие камни, лежащие у него под ногами:

– Неверные считают эти камни кусочками времени, которое можно каким-то образом вернуть.

– Они ждут пришествия из прошлого?

– Да, пришествия Балкис. Но они ждут еще кого-то. Правда, не знаю кого. Напрасно ждут. Их боги исчезли вместе с государством, которое когда-то существовало на этой территории.

– Катабан?

– Наверно.

Я поднял один из камней. Он был холодным и шершавым, сквозь патину просвечивал древний орнамент.

Мы хотели пройти еще немного вперед. Но нам навстречу из-за древних стен поднялись одетые в лохмотья люди, как предвестники судного дня. От них плохо пахло. Пришлось повернуть назад.

Когда мы отошли на значительное расстояние, Хамед кинул в них камень: «Берите и съешьте это!»

Решив проблему с ночлегом, я поехал на поиски «египетского иероглифа». До шести часов у меня оставалось совсем мало времени, и я резко прибавил скорость. Быстро темнело. Наконец я увидел то, что искал, остановил машину и вылез на пыльную обочину.

Все было именно так, как описывал Карл, – высокая скала, совершенно голая, как Афродита, в метрах пятидесяти от дороги, как будто нарисованная на темнеющей поверхности неба. Западный склон, на котором должен был появиться «знак», представлял собой отвесную стену.

Дорога уходила на север и на юго-восток, теряясь среди холмов.

Внезапно долина огласилась протяжным волчьим воем, и у меня волосы встали дыбом. В Аравии волки не воют. Это могли быть только шайтаны. Через минуту вой смолк, так же внезапно, как и начался.

По мере того как скала утопала в сумраке, на ней начал проступать рисунок. Он становился все более отчетливым и, наконец, повис в воздухе голографической картиной.

Я успокоился. На рисунке была изображена женщина, сидящая перед полусферой. Ничего другого и не могло быть. Ведь это начало имени Таисмет.

Над скалой вдруг появились птицы, обычные птицы, но в лучах заходящего солнца они производили жуткое впечатление, как на картинах Босха. Мне опять стало не по себе.