Крыльцо оказалось таким крошечным, что дети с трудом втиснулись рядом. Джон постучал в приоткрытую дверь.

И снова никакого ответа. Они еще подождали, потом Джон легонько толкнул дверь. Она открылась чуть шире, и дети заглянули внутрь.

Очевидно, это была главная жилая комната и спальня: неприбранная кровать, стол, большой черный буфет в углу, деревянная скамья, стул с выцветшей синей подушкой на сиденье и пара табуретов. На столе стояли кувшин и кружка из какого-то темного металла вроде олова, рядом лежала деревянная ложка. Угли в очаге успели обратиться пеплом. С крюка свисал черный котел на цепи.

В комнате не было ни единой живой души, вокруг стояла тишина, а солнечный свет стремительно угасал.

– Теперь мне все ясно, – громко и с облегчением сказал Джон, – если это его дом, то он заглянул сюда и снова куда-то ушел, а если не его…

– Его, – пискнула Маргарет. – Смотри, там, на кровати.

Девочка показала рукой. Посреди вороха одеял пламенел потертый бархат куртки, сияли позолоченные пуговицы, рядом лежал серый плащ с капюшоном, чулки того же цвета и пояс с заклепками. На полу валялись мягкие кожаные башмаки с налипшими на подошвы сосновыми иголками.

Не сговариваясь, брат с сестрой сделали шаг внутрь.

– Это точно его вещи, – повторила Маргарет. – Он вернулся, переоделся и снова ушел. Я же говорила, это был обычный карнавальный костюм!

– Ладно, пусть так, – ответил Джон и опустил медальон на кучу одежды (тот звякнул и вспыхнул в закатном свете). – Оставим медальон здесь – и быстро назад. Мы и так задержались. Папа там сходит с ума или уже идет нам навстречу.

Эта мысль немного их подбодрила. И впрямь, внезапно наступили сумерки. Солнце быстро садилось, а деревья, плотно обступившие дом, сгущали темноту. Воздух еще не остыл, но в лесу стало очень тихо, смолкли даже насекомые и птицы.

Только сова ухала где-то вдали среди сосен. Внезапно ей ответила другая, совсем близко, рукой подать. Но теперь это было не мягкое уханье, а резкий визг, от которого замирают сердца всех крохотных лесных созданий в норках.

– У тебя, наверное, часы остановились! Уходим! – Маргарет, сжав руку брата, потянула его к двери.

Внезапно девочка вскрикнула. Джон удержался от крика, но издал хриплый звук, словно задохнулся. Держась за руки, брат с сестрой попятились, пока не уперлись в кровать.

В дверях, сверкая желтыми глазищами, оскалившись и свесив длинный язык, стоял громадный серый волк.

От ужаса дети вросли в пол. Волк опустил голову и шире оскалил пасть. В сумерках сверкнули громадные белые клыки. Зверь не издал ни звука, но шерсть на загривке стояла дыбом.

Волк явно приготовился к прыжку: он присел, а мышцы на задних лапах напряглись.

Казалось, ужасное мгновение длится вечно, но на самом деле прошла едва ли доля секунды. Прежде чем волк прыгнул, Джон заорал от страха и ярости, схватил с кровати первую попавшуюся под руку вещь и метнул в зверя. Первой попавшейся вещью оказался золотой медальон. Лишь потом брат с сестрой осознали, что, когда Джон крутанул медальон над головой, волк уже исчез с порога. Только что дверной проем заслоняла его ужасная тень, и вот волк уже исчез, растворился в сумерках, словно призрак! Медальон на цепи со свистом полетел ему вслед. Дети услышали мягкий топот волчьих лап, звон и шуршание, с которыми медальон упал в кусты, и снова на лес опустилась тишина, словно кто-то захлопнул крышку музыкальной шкатулки.

Когда оцепенение прошло, Маргарет бросилась к двери, закрыла ее и задвинула тяжелую деревянную щеколду.

– Скорее, Джон! Закрой ставни!

– Нет, – выговорил Джон чуть срывающимся голосом (что вполне простительно), в котором тем не менее звучало некоторое самодовольство (тоже вполне простительное). – Мы не можем тут остаться. Нужно уходить.