центру переулках царили шум и веселье, гуляли

урки и рабочие. А улицы ближе к Слободке

были погружены в сон. Лишь стрекотание

сверчков, словно в диком поле, периодически

нарушало тишину.

Мне уже не казалось все таким

бессмысленным. Предвкушение завтрашней

встречи было словно ложка сахара в кружке

мутного и крепкого чая моей повседневной

жизни. И все же меня терзали некоторые

сомнения. И это было даже не потому, что мои

карманы были дырявые, почему-то я не

сомневался, что найду на завтра деньги. Это

было потому, что интуитивно я понимал, что

обстоятельства могут сложиться неблагоприятно

и Лана Ласточкина не придет завтра в

" Сиреневый туман".

Время близилось к рассвету, я возвращался

домой. Ночное небо постепенно покрывалось

светлой лазурью. Возле входа в арку я встретил

Леонида Гофтмана, одетого в повседневную

форму ЧК ОГПУ, который, по всей видимости,

возвращался со службы. Каждый раз, когда я

видел подобную форму, у меня на мгновение

останавливалось сердце. И не потому, что я что-

то совершил. Просто я понимал, что моя жизнь и

свобода зависят сугубо от внутреннего и

эмоционального состояния субъекта, носящего

такую одежду.

Гофтман выбросил окурок прямо мне под ноги,

по всей видимости, меня не заметив. Он

выглядел уставшим, на руках виднелись плохо

смытые следы крови. Скорее всего всю ночь

занимался допросами.

Мы пересеклись взглядами и, не сказав друг

другу ни слова, побрели рядом в одном

направлении. Поднявшись на третий этаж, мы

разошлись по квартирам. Меня захлестнула

обида, что мы должны ютиться в коммуне, в то

время как Гофтман живет в точно такой же

квартире совсем один. Войдя на кухню, я, в кое-

то веки, закурил. Обида отошла, ведь, в

принципе, квартира у нас просторная и нам в ней

не так уж и тесно. Соседи хорошие, а

предыдущие ее хозяева, зажиточные буржуи,

оставили квартиру в прекрасном состоянии.

Мои соседи прибывали еще в глубоком сне.

Хмельная моя голова подсказала мне

постучаться в комнату к Инне, но это был бы

чрезвычайно безрассудный и глупый поступок. Я

оглянулся на двери других комнат, было

желание с кем-нибудь пообщаться. Доктор

Блюменколь так и не выходил за эти дни, Петр

Гобченко закрывался на множество замков, он

был всегда настороже, ожидая каждую минуту

прихода ЧК. Он знал, что у них уже заведено

дело на него. Чекисты знали, что Гобченко

воевал на стороне Гетьмана Скоропатского и

сейчас состоит в политически радикальных

движениях, которые пропагандируют контр-

революционные идеи.

Тетю Соню я будить не хотел, поэтому достал из

шкафчика в своей комнате бутылку

коллекционного коньяка, выпил рюмку и

полюхнулся в постель.

Поспав несколько часов, я встал бодрый и

счастливый. Мне хотелось прыгнуть сквозь

время прямиком в сегодняшний вечер. Я умылся

и вышел в коридор, там пахло жареными

бычками. На кухне тетя Соня возилась у плиты, а

за столом сидел немой Берчик. Он носил черную

жилетку на голом теле, из которой выпирал

массивный живот. Ходили слухи, что немой

Берчик раньше состоял в " Черной кошке", но

как-то рассказал то, что рассказывать было

нельзя. За это Альфред Розенберг отрезал ему

язык и с тех пор Берчика все кличут немым. Не

знаю, правда это или нет, но душа у Берчика

была добрая. Друзей и знакомых у него не было,

зато он находил общий язык с тетей Соней. Она

болтала, без умолку, а он слушал и уплетал то,

чем она его кормила. В общем, идеальная пара.

Пройдя мимо них, я поздоровался, залпом

выпил чашку холодного кофе, и не в состоянии

больше ни секунды находиться в мерзком запахе

поджаренных бычков, пулей вылетел из

квартиры.

Во дворе стоял Леонид Гофтман в полной форме

ЧК. Держа руки за спиной, он выслушивал