вела: лучше бы туда, где найдется теплый душ, тарелка горячего супа, зарядка для телефона и участливый полицейский, который все подробно и грамотно запишет.

С какой-то безумной решимостью Бен изо всех сил бросился бежать. В глубине души он надеялся, что этот последний отчаянный рывок выведет его к заветной цели. Но вскоре солнце полностью закатилось за горизонт, а то, что Бен так страстно жаждал увидеть – автозаправку, дорогу или закусочную, – все никак не появлялось. Второе дыхание начало улетучиваться. Он не мог разглядеть никаких указателей или маркеров, силы снова стали таять, и его все больше охватывало отчаяние от понимания того, что он постепенно удаляется от цивилизации.

Тянулись один за другим часы, пока он брел вперед в сопровождении лишь одиноко висящей в небе луны. Бен снова чуть было не разрыдался, когда наконец увидел справа от тропы что-то похожее на бивак. Он представлял собой поляну с потухшим кострищем посередине, окруженным складными стульями с нейлоновыми подлокотниками и сетчатыми держателями для бокалов с пивом. Чуть сбоку стояла небольшая красная палатка. Люди. Настоящие, живые люди с человеческими лицами вполне могли находиться в этой палатке. Он спасен.

– ПОМОГИТЕ! Э-Э-ЭЙ! ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА! ГОСПОДИ, ПОМОГИТЕ!

Бен дошел до бивака и остановился прямо перед маленькой палаткой. На двоих. Самое большее.

– Э-эй!

Тишина. В палатку не постучишь. Бен осторожно приблизился и расстегнул молнию на входе от земли до самого верха. Отодвинув полог, он увидел внутри лишь синий рюкзак, упаковку бутилированной воды в термоусадочной пленке и маленькое ворсистое красное одеяло. И все.

– Есть кто живой? – Внутри явно никого не было, но он все-таки спросил, хоть на что-то надеясь. Потом набросился на воду. Пить, да, пить. Как же хочется пить. И есть. Господи, как же ему хотелось есть и пить. Как только он подумал о еде, эта мысль поглотила его без остатка. Он уже и забыл, когда у него в животе было так пусто. Забыл, что такое настоящий голод: навязчивый, неотступный. Он быка бы съел.

В рюкзаке Бен обнаружил упаковку картофельных хлебцев, две пачки хот-догов и несколько пакетиков с вяленым мясом, которое обычно продают на автозаправках. Вполне сгодится. Он опустошил упаковку хлебцев и жадно выхлебал три бутылочки воды. С голодом и жаждой пока разобрались.

Теперь дальше: согреться. От беготни в тонких шортах по жуткому холоду его многострадальные ноги чуть не окоченели. В наружном кармане рюкзака нашлась небольшая зажигалка, что само по себе было крохотным, но чудом. Кострище представляло собой не более чем щепотку остывшего пепла, но по кромке поляны валялась масса сухих листьев и веток, которые можно собрать. Он может развести костер, хотя сам этот факт означал поддаться мысли остаться здесь. До утра. Он даст слабину и подвергнет себя опасности, тем самым официально становясь самым тупым в мире заблудившимся. Но тело у него гудело от усталости, фонарика в рюкзаке он не обнаружил, а в обступившем его лесу отсутствовали какие бы то ни было формы жизни. На самом деле решение принялось само собой. Он похлопал себя по карманам и понял, что ключ от гостиничного номера пропал. Наверное, выпал на бегу. Он уже никогда не сможет за ним вернуться.

– О нет.

Бен принялся сгребать горстями сухие листья, стараясь не зацепить влажную, спрессованную листву под ними. Прежде чем бросить листья в центр кострища, он сминал и крошил их. Когда набралось достаточно трута, он отправился за щепками и веточками, положив с десяток на трут, а остальные поставив «шалашиком». Папаша Бена любил разжигать костры почти так же, как нажираться, и когда Бен был еще совсем мальчишкой, разрешал помогать ему в этом деле. Все это было еще до развода, когда его родители жили вместе в Миннесоте, еще до того, как старикан плюнул на все и уплыл от Бена и его матери по медленной реке из дешевой водки. Они с папашей притаскивали из стоявшей во дворе поленницы охапки дров, потом доставали старые газеты, сворачивали их в трубочки, скручивали и клали в камин. Затем сверху крест-накрест укладывали дрова. После папаша все это запаливал, а Бен пристально смотрел на огонь и тянулся за кочергой всякий раз, когда пламя начинало убывать, – все время помешивая, все время следя, все время желая, чтобы огонь жил и грел.