– Что-то ты, дока, задержалась сегодня?

– Пап, меня провожали, не стоит беспокоиться.

– Ладно, уж, вот сама повзрослеешь, тогда поймешь.

Все быстро повзрослели, начиная с 22-го июня 1941-го года. После войны в свои 49 дед умер, не дожив до моего рождения десять лет, а другого деда похоронили через год после моего появления на свет.

Оба поступили неправильно и лишили Дедства ребенка, который говорил:

– У меня бабок до фига, а деда ни одного.

Когда по дырам из небес

Прольется ливень мимоходно,

Ударят с градом или без

По стеклам, крышам, как угодно.

Когда напенится река,

От судороги ногти побелеют,

А ветер гонит облака,

На волнах гребни поседеют.

Глазами встретимся с тобой.

И ты без слов поймешь – я твой.

И капельки дождя из глаз

Дополнят ливень.

Мы познакомились… Ах, случайно не бывает. Когда ломали Новоселенскую улицу, мы с другом Ромкой развлекались, бегая по трубам. Был котлован. Был бульдозер. Мы жили на окраине Москвы, но все равно прикатывали на велосипедах сюда посмотреть…

Мама всегда на работе, папа тоже. Кузьминской шпане надо было показать, откуда ты. Самоутверждение. Главный козырь – брат в армии. Придет, ну тогда все получат.

Самое главное в дворянстве – это происхождение. Местные кузьминские короли песочниц отвергали мое таганское происхождение, потому что меня всегда сопровождала бабушка и даже завязывала шнурки на ботинках. Все решения дворовых проблем заканчивались появлением Бабы Маши и капитуляцией всех остальных бабок, теток, отцов, матерей и всего отряда, который мог противостоять ее внуку. Она отслужила бы за меня в армии и стала бы замечательным замполитом в действующих войсках на любой территории, где служит ее внук. Только скрутило ее. Мастера Боткинской больницы ничего не смогли. Бабушка умерла. Мама закурила. Я стал взрослым.

Из кузьминских хрущебок мы добирались до Таганки. Колеса велосипедов прекращали вращение, и мы выходили на помойку, где можно было найти все, что угодно для счастья, которого нельзя получить дома.

Потом ехали в Измайлово или на Соколиную гору. Нам было по десять лет от рождения.

Запрещаю все это читать детям до шестнадцати.

Когда мне одиноко и тоскливо

И не с кем поделиться, рассказать,

То я смотрю на бисерное небо,

Так хочется Медведицу обнять.

И, кажется, что вдруг ты сходишь с неба

И ласково мне лапу на плечо

Кладешь так бережно и тихо,

Что стало вдруг на сердце мне легко.

До самого утра мы проболтаем.

Но вот крадется дымчатый рассвет.

Ты мне косматой лапою помашешь

И гасишь искорки планет…

Мне было одиннадцать, когда нацарапал я эти строчки на ватмане, потому что простой бумаги не нашлось, а папа с мамой в КБ работали.

Выпью с вами… Вспомню Венечку. Так вот, когда отошло, продолжу.

Катаемся на велосипедах. Тогда по всей Москве стройка происходила. Остановились. Перед нами котлован, труба через него. Почему-то надо перейти на другую сторону. Шли по трубе диаметром в десятикилограммовый арбуз и длинной в ширину станции метро. Внизу пропасть с пятиэтажный дом и какие-то строительные сваи с плитами. Перешли на ту сторону, а велики остались на этой. Надо возвращаться. Пошли обратно. Вот тогда, почему-то было страшно. До сих пор, как говорили пацаны, очко жим-жим над котлованом, глубина которого остается на всем пути жизни моей.

Это все мелко. Глубина заключается в осознании того, что с тобой происходило и могло произойти, если бы… Неправда заключается в отрицании отрицаемого, потому что невозможно отрицать то, что было, и не стоит заниматься словоблудием в отношении русского языка, когда Государственная Дума рвет горло над этим вопросом, нам нет разницы на чем спать, на матрасе или матраце. Хотелось бы, чтобы он был приятен нашим бокам во всех отношениях.