Она от меня отодвинулась и нетерпеливо тряхнула головой.

– Дело не только в этом, – всхлипнув, сказала она. – В этом тоже, но это не главное.

– А что же главное? – весело спросил я – Полинина ревность к этой совершенно абстрактной Алевтине меня забавляла.

– Да как же ты не понимаешь? Мой дар, с какой бы новой стороны он ни открывался, все равно так или иначе связан с комой. Возможно, я считала твое будущее через твою будущую кому.

– Н-да, круто замешано! – рассмеялся я. Почему-то будущая кома меня совсем не испугала. – Так круто, что не сразу и сообразишь, что к чему. Но я думаю, дело не в этом.

Полина вдруг разрыдалась в голос. Она никогда не плакала – вообще никогда! И это было так странно и так ужасно, что я растерялся.

– Ну не плачь, не плачь, ну пожалуйста! – уговаривал я ее, понимая, что совершенно не умею утешать, не научился, ведь она же никогда, никогда не плакала. – Ну, Полиночка, ну, не надо.

Я принес из холодильника бутылку воды, попытался ее напоить – ничего не вышло, она отталкивала мою руку и не желала взять стакан. Потом я попытался ее умыть, налив на ладонь воду из бутылки, – тоже безуспешно. Я уже сам был готов разрыдаться, не зная, как ее успокоить.

– Ну все, ну, Полинка! – Крепко-крепко прижав ее к груди, я стал мерно раскачиваться, надеясь укачать ее, как плачущего ребенка. И это действительно в конце концов помогло. Все еще всхлипывая, она осторожно высвободилась из моих слишком крепких объятий.

– Прости. Может, все еще обойдется.

– Конечно, обойдется! – поспешил я ее заверить. – Даже не сомневайся, все будет хорошо. Лучше скажи, как он выглядел. Тот, чье отражение ты видела. – Мне пришла в голову одна мысль: я понял, как смогу успокоить Полину.

– Как ты. Тридцатилетний мужчина…

– Вот-вот! – обрадовался я: моя мысль подтверждалась. – Тридцатилетний! А мне тридцать четыре!

– Какая разница?

– Большая. Ты меня видела, когда мне было тридцать. С тех пор я изменился, но у тебя в памяти навсегда остался тридцатилетним.

Я говорил бестактные вещи, совершенно этого не замечая, – мне нужно было высказать одну мысль, которая вдруг пришла мне в голову. Но, кажется, и Полина никакой бестактности не заметила.

– И к чему ты клонишь? – уже совсем успокоившись, спросила она.

– А к тому, что это был не я. Это был повзрослевший Стас – мы с братом, как недавно выяснилось, очень похожи. Вот его лицо ты и приняла за мое.

– Повзрослевший Стас? – задумчиво проговорила Полина. – Но ведь в таком случае мы опять пришли к тому, с чего начали. Как может быть твоему брату, погибшему в восемнадцатилетнем возрасте, тридцать лет?

– Никак не может, – согласился я. – Но это уже не первый факт, указывающий на то, что он жив.

– И находится в коме. Или в будущем будет находиться.

– Значит, нужно постараться найти его раньше, чем с ним что-нибудь такое случится. И я даже знаю, как это сделать. Прямо сейчас поеду к Борису и вытрясу из него всю правду!

Все время, пока ехал к Борису, я пытался выстроить предстоящий разговор. Это было непросто, потому что я и сам до конца не знал, какой именно правды хочу от него добиться. На все мои вопросы он уже ответил: Стаса сфотографировал случайно, знаком с ним никогда не был, даже не видел его ни разу, если не считать той мимолетной встречи возле магазина оргтехники, о которой он благополучно забыл. Конечно, возможен и такой вариант: он меня обманывает. Но если еще полчаса назад, когда мы разговаривали с Полиной, я верил в то, что Стас может быть жив, то сейчас, отрезвев, понял, что это невозможно. Он погиб на моих глазах, нужно принять этот факт и больше себя не мучить. Так какой правды я хочу добиться от Бориса?