– В конце тридцатых годов, – начал старик, невидящим взглядом уставившись на противоположную стену, – я к своей великой радости, был полностью предоставлен самому себе. И не смотря на то, что я был ещё довольно молод, родители дали мне полный карт-бланш. Они не вмешивались в мою жизнь, я, в свою очередь, не мешал жить им. Всё, что я помню из того времени – это постоянные пьянки и дебоши, в которых я без конца принимал участие. Ни одно мероприятие не обходилось тогда без Виктора Вальтмана из состоятельной и интеллигентной семьи! Моего папашу, наследника самой крупной угольной шахты этой части страны, значительно сократившего состояние наших предков из-за сомнительных вложений, знали многие. Молва о нашей семье, тратившей капитал так бездумно, но с присущим только богатым шиком, ходила постоянно. Мы были весьма расточительны. Как это называется – жить не по средствам? Именно. Денег становилось всё меньше и меньше, но статус для нас был превыше всего! Никто и никогда не должен был знать о действительном положении вещей. Я жил на широкую ногу, как и прежде, не подозревая о дамокловом мече, нависшем над моей головой.

Старик на какое-то время замолчал, переводя дыхание.

– Так как все по-прежнему считали нашу семью одной из самых богатейших и влиятельных в стране, считалось престижем приглашать меня – одного из наследников империи Вальтман. Я практически никогда не проводил время в одиночестве, меня всегда окружала толпа, жаждущая урвать кусок пожирнее от того праздника жизни, который я ежедневно себе устраивал. – Виктор Вальтман скривился. – Стервятники! Но мне было плевать. Алкоголь сменили лёгкие наркотики и так из-за дня в день. Многочисленные драки и приводы в полицию, от которой щедро откупался мой папаша. Нас называли золотой молодёжью. Мои родители были в курсе того, как проводит время их младший сын, но у них была более важная забота – мой старший брат-близнец Александр! – выплюнул он последнее слово. – Именно на него они тратили все свои силы и родительскую любовь. Насколько я был никчёмным и конченым человеком, настолько Александр был идеалом в глазах наших родителей. Хотя к тому времени мне было порядком на это наплевать. Мать и отец ещё в детстве сделали выбор не в мою пользу, будто я был скаковой лошадью, на которую они, по прихоти своей или тупости, с самого начала не желали ставить. Я проиграл забег, едва появившись на этот свет.

– Вы вините своих родителей в том, что выросли не тем человеком, которым могли бы стать?

– Я смирился, – отмахнулся старик, закашлявшись. – Одной из причин моего бунтарства была среда, в которой я рос, и воспитание, которого у меня не было. Так вот, на одном из таких вечеров я и познакомился с молодым и амбициозным человеком. Его имя было Марк. Он приехал в нашу глушь, погостить к своей тётке. Ну, по крайней мере, он так в начале нашего знакомства утверждал, хотя много позже выяснилось, что он скрывался от властей за пропаганду фашизма. И его тётка, со связями и небольшим домиком в нашем захолустье, как нельзя, кстати, подвернулась в трудную для него минуту – выгодное прикрытие и перевалочный пункт… Меня сразу зацепило то, как выделялся он среди нас. Более зрелый, лет на десять старше каждого в нашей компашке, что делало его более авторитетным в наших глазах, мы ведь только вступали во взрослую жизнь, пробовали её на вкус, так сказать. Мой новый друг был среднего роста, ничем не примечательный, но стоило ему только открыть рот, как тут же его глаза загорались огнём, лицо преображалось, привлекая к нему десятки взоров. И все неосознанно прислушивались к его речам, ловили каждое произнесённое слово, следили за каждым жестом. Это, несомненно, был человек – харизма! К тому же он был непревзойдённым оратором. Его идеи, в конце тридцатых, казались мне весьма захватывающими. Всё то, что он с таким напором пытался донести до нашего сознания, казалось, имело смысл. Высказывания об общем благе, к которому стремилась Германия, о чистой нации, без примесей других не-до-народов, заполонивших наши страны и стремящихся наравне иметь свою культуру и традиции. К этой элите, несомненно, относил себя и я. В то время я был с ним во многом солидарен… да и не я один. Все находились под впечатлением! Я видел, как Марк меняет мировоззрение моих друзей, делает их податливыми, словно глина в руках мастера, готовая принять любую форму.