В мэрии был переполох. Оказывается, исчезли мамуля, папуля и Лемюэл. Я-то знал, как это получилось. Мамуля в мыслях переговорила со мной, велела идти в угловую камеру, там просторнее. В той камере собрались все наши. Только невидимые.

Да, чуть не забыл: я ведь тоже сделался невидимым, после того как пробрался в свою камеру, увидел, что мистер Армбрестер все еще спит, и заметил переполох.

– Дедуля мне дал знать, что творится, – сказала мамуля. – Я рассудила, что не стоит пока путаться под ногами. Сильный дождь, да?

– Будьте уверены, – ответил я. – А почему все так волнуются?

– Не могут понять, что с нами сталось, – объяснила мамуля. – Как только шум стихнет, мы вернемся домой. Ты, надеюсь, все уладил?

– Я сделал все, как дедуля велел… – начал было я, и вдруг из коридора послышались вопли.

В камеру вкатился матерый жирный енот с охапкой прутьев. Он шел прямо-прямо, пока не уперся в решетку. Тогда он сел и начал раскладывать прутья, чтобы разжечь огонь. Взгляд у него был ошалелый, поэтому я догадался, что Лемюэл енота загипнотизировал.

Под дверью камеры собралась толпа. Нас-то она, само собой, не видела, зато глазела на матерого енота. Я тоже глазел, потому что до сих пор не могу сообразить, как Лемюэл сдирает с енотов шкурку. Как они разводят огонь, я и раньше видел (Лемюэл умеет их заставить), но почему-то ни разу не был рядом, когда еноты раздевались догола – сами себя свежевали. Хотел бы я на это посмотреть.

Но не успел енот начать, один из полисменов цап его в сумку – и унес; так я и не узнал секрета. К тому времени рассвело. Откуда-то непрерывно доносился рев, а один раз я различил знакомый голос.

– Мамуля, – говорю, – это, похоже, мистер Армбрестер. Пойду погляжу, что там делают с бедолагой.

– Нам домой пора, – уперлась мамуля. – Надо выпустить дедулю и малыша. Говоришь, вертится водяное колесо?

– Да, мамуля, – говорю. – Теперь электричества вволю.

Она пошарила в воздухе, нащупала папулю и стукнула его.

– Проснись!

– Пропусти рюмашку, – завел опять папуля.

Но она его растолкала и объявила, что мы идем домой. А вот разбудить Лемюэла никто не в силах. В конце концов мамуля с папулей взяли Лемюэла за руки и за ноги и вылетели с ним в окно (я развеял решетку в воздухе, чтобы они пролезли). Дождь все лил, но мамуля сказала, что они не сахарные, да и я пусть лечу следом, не то мне всыплют пониже спины.

– Ладно, мамуля, – поддакнул я. Но на самом деле и не думал лететь. Я остался выяснить, что делают с мистером Армбрестером.

Его держали в той же ярко освещенной комнате. У окна, с самой подлой миной, стоял мистер Гэнди, а мистеру Армбрестеру закатали рукав, вроде бы стеклянную иглу собирались всадить. Ну погодите! Я тут же сделался видимым.

– Не советую, – сказал я.

– Да это же младший Хогбен! – взвыл кто-то. – Хватай его!

Меня схватили. Я позволил. Очень скоро я уже сидел на стуле с закатанным рукавом, а мистер Гэнди щерился на меня по-волчьи.

– Обработайте его наркотиком правды, – сказал он. – А бродягу теперь не стоит допрашивать.

Мистер Армбрестер, какой-то пришибленный, твердил:

– Куда делся Сонк – я не знаю! А знал бы – не сказал бы…

Ему дали по шее.

Мистер Гэнди придвинул лицо чуть ли не к моему носу.

– Сейчас мы узнаем всю правду об урановом котле, – объявил он. – Один укол – и ты все выложишь. Понятно?

Воткнул мне в руку иглу и впрыснул лекарство. Щекотно стало.

Потом начали расспрашивать. Я сказал, что знать ничего не знаю. Мистер Гэнди распорядился сделать мне еще один укол. Сделали.

Совсем невтерпеж стало от щекотки.

Тут кто-то вбежал в комнату – и в крик.

– Плотину прорвало! – орет. – Гэнди-плотину! В южной долине затоплена половина ферм!