– О чем?

– Не делай вид, что не понял.

– Семь лет, Квент. – Тэлмен встал у окна и уставился на флуоресцентные отражения в водах реки Святого Лаврентия. – Непросто привыкнуть к тебе в этой… форме.

– Я ничего не утратил.

– Даже Линду, – добавил Тэлмен. – Вот какой ты везучий.

– Решила остаться со мной, – сказал с нажимом Квентин. – Этот несчастный случай пять лет назад… Я заигрался с ядерными исследованиями, а они всегда небезопасны. При взрыве меня словно пропустили через мясорубку. Только не подумай, что мы с Линдой не учли заранее такой вариант. Мы всегда делали поправку на профессиональный риск. Решили, что не расторгнем брак, даже если придет беда.

– И когда она пришла…

– После взрыва я даже настаивал на разводе. А Линда убеждала, что у нас все получится. Как видишь, получилось.

– Вижу, – кивнул Тэлмен.

– Довольно долго это помогало мне держаться, – негромко продолжил Квентин. – Сам знаешь, как я отношусь к Линде. Мы с ней переменные в идеальном уравнении. Обстоятельства изменились, и в переменные были подставлены новые значения. Мы подстроились. – Квентин вдруг издал резкий смешок, и психолог обернулся. – Никакое я не чудище, Ван. Хватит об этом думать!

– И в мыслях не было, – возразил Ван. – Ты…

– Что?

Снова тишина. Квентин хмыкнул:

– За пять лет я научился распознавать человеческую реакцию. Дай еще бренди. Я по-прежнему воображаю, что чувствую его вкус на языке. Даже странно, как долго держатся эти ассоциации.

– То есть ты считаешь, что изменился только физически? – Тэлмен взял снифтер и подлил в цилиндр янтарной жидкости.

– По-твоему, я голый мозг в металлическом ящике, а вовсе не тот парень, с которым ты, бывало, напивался на Третьей авеню? О да, я изменился. Но эти изменения вполне предсказуемы. В металлических конечностях нет ничего противоестественного. Это следующий этап после вождения автомобиля. Будь я каким-то суперустройством, технической диковинкой – а ты подсознательно воспринимаешь меня именно так, – то стал бы конченым интровертом. Проводил бы все время за решением грандиозных уравнений. – Квентин вставил в свой монолог вульгарное выражение. – И совершенно спятил бы. Потому что я не супермен, не сверхчеловек. Я обычный парень, неплохой физик, и мне пришлось приспосабливаться к новому телу. У которого, разумеется, есть свои ограничения.

– Например?

– Чувства. Вернее, их нехватка. Я сам помогал разрабатывать компенсаторный аппарат. Читаю эскапистскую литературу, туманю сознание электроимпульсами, ощущаю вкус – хоть и не способен принимать пищу. Смотрю телевизор. Стараюсь получать любые удовольствия, доступные человеческим органам чувств. Все это помогает поддерживать… жизненно важное равновесие.

– Понятно. Ну и как, действительно помогает?

– Сам подумай. У меня есть глаза, в высшей степени чувствительные к полутонам и оттенкам цветов. У меня есть пристежные руки разнообразных калибров, вплоть до самых микроскопических. Я умею рисовать – и, кстати, я весьма популярный карикатурист, хоть и прячусь за псевдонимом. Это хобби, подработка. Настоящая работа – по-прежнему физика, и она до сих пор мне нравится. Тебе же знакомо это чувство истинного удовлетворения, когда додумался до решения задачи – в геометрии, электронике, психологии, да где угодно? А теперь я нахожу решения бесконечно более сложные, требующие не только точного расчета, но и молниеносной реакции. Например, при управлении космическим кораблем. Дай еще бренди. Жарковато в комнате, он быстро испаряется.

– Ты все тот же Барт Квентин, – сказал Тэлмен, – но это проще понять с закрытыми глазами. Управление космическим кораблем…