– Господи, – сказала она, – ты никогда не прерываешься?

– Сколько будет 23 процента от двух и семи десятых миллиона? – спросил он, раздвигая ей ноги. – Скажем, шестьсот тысяч.

– Ой, – вскрикнула она. – Мне больно.

– Может быть, ты хочешь немного хлопьев? Они очень полезны.

– Я бы хотела немного поспать. Это было бы еще полезнее.

– Всю жизнь проспишь, – сказал он, смотря на нее сверху вниз, постепенно входя в ритм. – Не понимаю, что случилось с молодежью в наше время, вам ничего не интересно.

После этого он дал ей поспать и часа на два отключился. Проснувшись, он встал, жадно съел еще одну порцию «Витабикса», снова прочел конспекты, обработал еще несколько цифр, а затем около часа диктовал заметки на магнитофон.

Когда он закончил, уже начало светать, и полковник вышел в сад, разбитый на крыше отеля с видом на Гайд Парк. От травы поднимался жемчужного цвета туман, мокрые черные деревья сверкали после ночного дождя. Одинокий наездник скакал рысью по аллее Роттен Роу, еще более одинокий мужчина, слегка нелепый в своем вечернем костюме, медленно шел в мягком саркастическом рассветном свете, а прямо под Нжала по Парк Лэйн ехали несколько машин, выглядевших совершенно игрушечными. Еще не проснувшийся Лондон был окутан какой-то особенной выжидательной тишиной.

Нжала глубоко вдохнул утренний воздух. Он чувствовал, что его ждет большой день, и мысленно отметил, что нужно бы заглянуть в гороскоп, присланный в посольство по шифрованному каналу телетайпа.

Одетый только в халат, он внезапно ощутил холод и начал дрожать. Полковник вернулся внутрь и принял ванну, сделав воду такой горячей, какую только мог вытерпеть. После этого неторопливо оделся.

Нжала нравилась Англия. В каком-то смысле Президент, когда-то студент элитных Итона и Оксфорда, воспринимал ее как свою духовную родину, что, однако, не мешало ему носить бусы вуду под тщательно пошитыми на заказ рубашками с воротничком под бабочку для смокинга.

Вернувшись в Африку, Нжала как-то вдруг стал революционером не потому, что ненавидел британский колониальный режим (он как раз считал его мягким по сравнению с французским), и не потому, что страстно желал свободы для своей угнетенной туземной страны (всех своих чернокожих собратьев он считал дикарями, ослами, обезьянами, не способными управлять самими собой), а просто потому, что его широкие черные ноздри уловили запах перемен и сопутствующих им денег. И уловили достаточно рано. Если в Африке суждено случиться черному государственному перевороту, то Модибо Нжала должен быть в первых рядах новых борцов за свободу угнетенных.

В семь тридцать принесли завтрак и утренние газеты. Личный секретарь Его Превосходительства Артур, по совместительству дядя его прошлогодней постоянной любовницы, принес почту. У Нжала было много любовниц, и на государственной службе состояло немало их бестолковых родственников. Артур, однако, не был придурком. Он был компетентен, а также достаточно умен, чтобы таковым не казаться. Нжала не доверял слишком компетентным и толковым в своем окружении.

– Некий мистер Смит хочет видеть Ваше Превосходительство, – сказал Артур.

– Смит? Что за необычное имя? Особенно в этом отеле. Вероятно, оно настоящее.

Артур озадачился.

– Это, Артур, была шутка. Ты здесь учился, и я подумал, что ты поймешь. Ладно, кто такой этот Смит, мать его так?

– Я понимаю, он из военного министерства, сэр. По поводу безопасности.

– Контрразведка. Интересно, чего они хотят? Ладно, я встречусь с ним после завтрака.

– Сэр, этот офицер ждет уже более получаса.

– Они заставили меня ждать пятнадцать лет, Артур. И преимущественно в тюрьме.