– Ты хочешь сказать, что он до сих пор жив? – сглотнул я слюну.

– А почему бы и нет? А теперь, удальцы мои, давайте поднимемся на четвертый этаж. Видимо, действительно пора рассказать вам кое-что, но сначала надо найти кое-что важное. Пойдемте, время не ждет.

Надо ли говорить, что ломанулись мы с Косым, как будто нас собаки за пятки хватали. Хаймович поспевал, но дышал неважно. Добежали до третьего этажа, и вдруг что-то громко и металлически завыло. Перед лицом выросла пелена. Толчком сбиваю Косого в сторону коридора и валюсь назад, сбивая с ног Хаймовича. Кричу, стараясь перекрыть оглушительный вой:

– Всем стоять! Защита включилась!

Федя поднимается, потирая плечо, следом Хаймович, держась за шею и что-то шипя. Поднимаю глаза и вижу, как сверху движется серая летящая масса. Вот она коснулась невидимой преграды, и черные, обугленные и шипящие трупики начали падать, как капли дождя, нам под ноги. Крылышки и лапки сгорали мгновенно, и нечто бесформенное и воняющее усыпало лестницу. Мы отошли подальше. Вой стих, и мертвецкий голос объявил:

– Попытка проникновения объекта предотвращена. Уровень угрозы класса «А». Система безопасности активирована.

Хаймович выглядел расстроенным, и с губ его слетело неведомое ругательство:

– Ядрёны пассатижи!

– Ну вот Хаймович обретает человеческое лицо, – сказал я, – первый раз в жизни слышу, как ты ругаешься.

– Это, собственно, не ругательство, – смутился Моисей Хаймович, – это присказка моего отца.

– Не расстраивайся, Хаймович, – кивнул я в сторону лестницы, – это даже к лучшему. Успели бы проскочить, и хана нам, скушали бы твари.

– Оно-то так, но как отсюда выбираться?

– Тихо! – рявкнул я и поднял руку.

За углом что-то было. Вернее, кто-то, перепуганный насмерть, сидел за углом на лестничном пролете. Его эмоции были настолько ярки и очевидны, что я читал их, как в открытой книге. Косой встрепенулся, Хаймович повел носом, словно пытаясь учуять. Нет уж, обойдусь без Феди. Он сначала выстрелит, а потом спросит.

– Стойте здесь, я сам.

Осторожно ступая, я дошел до лестничного марша и заглянул за угол.

На ступеньках, ведущих вниз, сидел… я и плакал, размазывая слезы по грязным щекам.

Картина была настолько завораживающей, что, видимо, я слишком долго пялился сам на себя и совсем не услышал, как сзади подошли мои спутники.

– Охренеть! – отреагировал Косой.

– Хм… опять химера, – Хаймович.

– А чего оно плачет? – поинтересовался Федя. Тут я оклемался.

– Ступенькой ниже его – пелена. Он за нами увязался, а теперь вернуться не может. Плачет, что без дома остался и нас боится. Короче, всего боится. Что с ним делать, Хаймович?

– А разве с ним надо что-то делать? Разве только покормить? Любопытное создание, видимо наделенное зачатками разума и в совершенстве владеющее мимикрией. Мне почему-то кажется, что, загляни я за угол, я увидел бы себя. Федор увидел бы Федора. Ну а ты, Максим, увидел себя. И оно удивительно привязывается к той форме, которую принимает. Если сейчас вернуться и повторить, никого, кроме плачущего Максима, мы не увидим.

– Не один ты у нас такой плакса, – похлопал Косой по моему плечу и гоготнул.

Я достал из нагрудного кармана дежурную пачку сухариков и, присев на корточки, протянул себе. Вот уж бредовая фраза! Второй «я» отнял руки от лица и протянул к пачке. Одним движением разорвал и запрокинул всю в рот. Проглотил в два хруста и с любопытством уставился на меня.

– Нет, ты посмотри, Хаймович, как он себя кормит, того и гляди, любить сам себя начнет, – развеселился Косой.

– Рисковый ты парень, Максим, – вставил Хаймович. – Мое предложение покормить ты воспринял слишком буквально, и тебе не пришло в голову, что он запросто руку мог тебе откусить. Ведь истинного его облика мы не знаем и аппетитов тоже.