Однако здесь в Парадизе, после тщательного просеивания своей истории с литературой Синей пришлось остановиться на «Обрыве», либо вообще отказаться от проекта. Или же выбрать один из романов Джейн Остин, тоже неплохо, но лично ей «Обрыв» был ближе, несмотря на лишние осложнения в виде патриархального крепостного права, столь же малопонятного для местной публики, как брак и кринолин.

К своему стыду Синей пришлось осознать, что почти все прочие литературные памятники земных времён и народов неприемлемы для любезных хозяев просто никоим образом. В данном романе, как ей доступно объяснили, изучив обширный материал, никто никого не лишал жизни и реально не покушался, это уже было кое-что.

Перебрав известные ей родные шедевры, Синяя признала, что по этому параметру почти всё самое лучшее и известное, Библию включительно, приходится отклонить, дабы не создавать нелестного представления в глазах иноплеменного зрителя. Ладно, не будем о грустном.

Отразившись в зеркале напоследок, Синяя (при кринолине, шелковых туфельках и в старомодной причёске) покинула комнату с видом на утренний сад, прошлась по сеням и, откинув бархатный занавес на кольцах, оказалась в маленькой гостиной, где на столе над узорной скатертью стояли чайные приборы, а за бюро в уголке сидела бабушка Татьяна Марковна в роскошных седых буклях и писала роскошным гусиным пером.

Это, разумеется, была Порфирия собственной персоной, дивное платье отливало багряными отблесками, как кардинальская мантия, но Бог с нею!

– Доброе утро бабушка! – произнесла Синяя вслух, как бы привлекая к себе внимание.

– Доброе утро, Верочка! – Порфирия грациозно повернула голову от бумаг и благожелательно улыбнулась, бабушку она всегда изображала безукоризненно. – Как тебе спалось, какие сны видела?

– Единорога, бабушка, он вышел из лесу и положил голову мне на колени, – сымпровизировала Синяя в роли внучки Верочки, и сон тут же промелькнул между ними для зрителя, как реплика в сторону. – А вам что снилось?

– Сущие пустяки, Верочка, – ответила бабушка выученным текстом. – Снег, пусто кругом, а на снегу щепка! Вот поди и разбери, что это значит!

И видение послушно представилось, только снег вышел безобразно похожим на сахарный песок, непонятно по чьей вине, однако щепка была просто превосходная, с реальной березовая с корой!

Замечательно отработанный эпизод шёл своим чередом, только снег пришлось править раза четыре, для чего Синяя воспроизвела на полу где-то около метра в диаметре натурального родного снега, и заставила его подтаять с краю. У них в Парадизе тоже существовали полярные шапки, но слегка другого вида, и Порфирия быстро сообразила различия.

Когда снег улёгся на положенное место, к самовару явилась младшая внучка, Марфенька, но в совершенно неподобающем виде!

– Нет, так дело не пойдет! – сразу возразила Синяя, сердито раскачиваясь на изящном венском стуле. – Я согласна, что смотрится превосходно и даже очень красиво! Но, Порфирия, помилуй, у нас сельские барышни к завтраку в вечерних туалетах не являлись, блистая к тому же венками и ожерельями. И расцветка никуда не годится – черно-белые клетки! Марфенька у нас скромная, светлая девушка, а у тебя она она чрезмерно яркая! Она должна выглядеть, как милый полевой цветок, а не блистать и переливаться.

Такое с Порфирией случалось повсеместно, она ставила зрительные эффекты много выше остального, и приходилось её всячески уламывать, доказывать, что страдает смысл и содержание пьесы, только тогда она сдавала позиции, и то не всегда, честно скажем. На этот раз насчет клеток на платье Марфеньки Порфирия стояла насмерть, хотя ожерелье с шеи согласилась убрать, дальше после долгих препирательств пошла на частичный компромисс и сделала клетки мелкими, так что они сливались в узор, и то ладно. А до этого скромная девица из российской провинции середины 19-того века смотрелась, как парижская шансонетка тех самых времён. Однако кто бы, кроме консультанта мог увидеть разницу?