– То есть вместо того, чтобы заниматься импортозамещением, помогать сельскому хозяйству и продуцировать полезные идеи, мы теперь будем за государственный счёт лепить в лабораториях мутантов?! Гениально! – всплеснул руками Смелянский.

Маки Кукушкина полыхали огнём.

– Вот и займитесь спасением родины! – дерзко посоветовал профессор. – Только не мешайте нам экспериментировать…

– Да делайте что хотите! – махнул рукой Смелянский. – Решать не мне. Но я бы всё-таки предостерёг вас, профессор, от подобных авантюр. Страна переживает не лучшие времена, и наша задача – помочь ей, накормить её. Коллеги-растениеводы из соседней лаборатории, например, вывели в этом году новую гомогенизированную пшеницу, а что у нас? А у нас в квартире газ! – нервно хохотнул Смелянский.

– Причём тут газ, Александр Рудольфович?

– Поймите, ваш проект не только не актуален, антинаучен и попросту вреден, но элементарно чужд основной линии партии и правительства. Если же ему всё-таки дадут зелёный свет, вы с ним ещё наплачетесь, вот увидите, а у НИИ начнутся проблемы, расхлёбывать которые придётся до китайской Пасхи…

Нервно ища в карманах носовой платок, старательно выглаженный женой накануне, Валерий Степанович вдруг замечает его на трибуне, удивляется, промокает им воспалённый свой лоб и гордо произносит:

– Я устал от вашего пессимизма, господин академик! Что за упадничество!

– Это называется логикой, профессор.

– Глупости! Вот получу грант, тогда и поговорим!

– Если это случится, я буду вынужден покинуть страну, – зычным своим голосом заявляет Смелянский. – Не желаю работать под одной крышей с новым Лысенко.

Кукушкин, опешив, разевает рот, ловя им пыль. А в зале снова поднимается шум, на сей раз более ожесточённый. Звучат аплодисменты в поддержку несгибаемого академика, крики «Браво!»; кто-то, наоборот, голосит: «Даёшь „Проект „О““!»; кто-то непонятно в чей адрес кричит: «Позор!» Унять разгорячившихся коллег спешит директор.

– Тише, господа, тише! Позвольте и профессору высказаться.

Гвалт понемногу утихает, и Валерий Степанович, откашлявшись, вытирает пот со лба и суёт скомканный платок в карман.

– Хорошо, – голос его надломлен, – если вам не нужны смелые эксперименты, – пусть их не будет; не хлебом единым, как говорится. Чёрт с ними! Но я повторяю: проект этот поможет нам найти меценатов и в частности достроить Академгородок. Или нам и на это наплевать?

В зале устанавливается задумчивая тишина.

– Вообще-то, профессор прав, – доносится с края голос доктора Соловьёва, – тяжко без нормального жилья. Что мы, каторжники?!

– А Москва отчётов требует, подгоняет!.. – вставляет кто-то издали. – Совершенно невозможно работать!..

– Да уж, – вздыхают задние.

– Ну вот! – продолжает Кукушкин, немного повеселев. – А если всё получится – я говорю «если», потому что не всё, увы, зависит от меня и моих подчинённых – так вот, если всё удастся, наш НИИ приобретёт славу одного из самых инновационных исследовательских институтов России.

– То, что вы называете инновациями, профессор, – вновь вспыхивает Смелянский, – всего лишь эксперимент амбициозного школяра! Остановитесь, пока не наломали дров!

Опять всплеск эмоций, выкрики и аплодисменты, перекричать которые Кукушкин не в состоянии. Прикусив язык, Валерий Степанович умолкает. Ему на помощь опять приходит Седых. Он машет руками и требует тишины, которая через мгновение всё-таки настаёт.

– Не надо кричать, господа! Где ваш такт? Я предлагаю вспомнить, что мы живём в демократическом обществе…

Во время последних слов в публике раздаётся чьё-то саркастическое «хе-хе», после чего впереди сидящая профессура начинает недовольно оглядываться, по инерции гневно меча молнии взглядов в академика, что сидит во втором ряду. Но тот, как на грех, спокойно беседует с коллегой, всем своим видом демонстрируя глубочайшее презрение к обсуждаемой теме. Носитель оппозиционного смешка так и не выявлен, и Седых продолжает: