Лоуэлл, как обычно, погрузился в свое вращающееся кресло. Справа от него на столе лежал закрытый ноутбук. Во время наших сеансов доктор никогда ничего не записывал, но пару раз, когда мне приходилось вернуться за забытой курткой или рюкзаком, я видела, как он строчит, как сумасшедший, страницу за страницей.

В таких случаях Лоуэлл всякий раз казался немного смущенным: сам находил оставленную мною вещь, торопливо спрашивал, не нужно ли мне еще что-нибудь, и так же торопливо выпроваживал с сердечной улыбкой. В общем, вел себя так, будто я застала его за чем-то неприличным. Кто знает? Может, так оно и было?

Я плюхнулась на оттоманку, скользя взглядом по комнате. Вдоль стен – книжные полки, на них – почтенные научные труды, наверняка полные всяческой психологической премудрости. Тут же – фото самого Лоуэлла из разных поездок. Похоже, у него не было семьи – нигде не видно ни нежной супруги, ни детей, ни даже какого-нибудь слюнявого добермана. В промежутках между полками – пейзажи, бледные и совершенно незапоминающиеся. Наверное, именно такие изображения призваны «не вызывать у пациента приступов агрессии», по рекомендации Совета по психиатрии и неврологии штата Айдахо.

В углу стоял массивный деревянный комод – наверное, настоящий антиквариат, отделанный бронзой и отлакированный до блеска. В моем присутствии его никогда не открывали. Ну, а на столе единственным предметом оставался уже упомянутый «Макбук Эйр».

– Итак, – начал Лоуэлл, скрестив руки на груди, положив лодыжку на колено другой ноги и глядя на меня своим патентованным «я твой друг» взглядом. Поначалу он пытался склонить меня к тому, чтобы я звала его просто Джеральд, но я решительно отказалась. – Как прошла неделя после нашей последней встречи?

«Встречи». Вечно он называет их «встречами», тщательно избегая слова «сеанс». Понятно – мой психиатр не хочет лишний раз дать мне почувствовать, что я обязана приходить сюда. Хотя это именно так.

Я пожала плечами:

– Нормально. Директор Майерс сказал, что вы хотели встретиться сегодня, а не в среду.

– В воскресенье у тебя был день рождения, – напомнил он, не меняя позы. У доктора Лоуэлла был настоящий дар невозмутимости, и это бесило. – А мы всегда встречаемся на следующий день после твоего дня рождения. На тот случай, если тебе понадобится поговорить. Поделиться.

– Со мной все в порядке. – Смотрю в окно. – Нечего рассказывать.

Выстрелы гремели в ушах. Я прямо-таки чувствовала, как раскаленные пули разрывают мой мозг.

Я подтянула колени к груди, чувствуя взгляд доктора Лоуэлла почти физически: наблюдающий, оценивающий, прикидывающий, неторопливо взвешивающий.

Я в свою очередь украдкой взглянула на часы. Еще сорок пять минут.

От доктора не ускользнуло мое нежелание общаться.

– Мин, – проникновенно начал он. – Я очень надеюсь, что мне не нужно напоминать тебе, что ты можешь мне доверять. Ничего из сказанного в этой комнате никогда не выйдет за ее пределы. Я хочу помочь. Если тебя что-то тревожит, сто́ит обсудить это именно здесь, в спокойной обстановке. Тебе станет легче. Обещаю.

То есть, он считает, что это вот – «спокойная обстановка»?!

Я не знала, что сказать. Значит, надо лгать. Ничего другого не остается.

– Я понимаю. Но, правда, ничего не случилось. Все в порядке.

Даже мне самой этот ответ показался неубедительным. Слишком резко, слишком пронзительно он прозвучал, словно вкладывая слишком много твердости в отрицание, я вызвала обратный эффект, подтвердив его подозрения.

– Боюсь, я не совсем уверен в этом, Мин. – Доктор Лоуэлл продолжал говорить мягко, без нажима, словно извиняясь. – Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь.