Дуглас жестом указал другу, куда идти. Толпа расступилась. Уоллес, державшийся спокойно, но ликующий внутри от величайшего триумфа шотландцев, сразу же стал угрюм: «Видимо, за великие победы всегда приходится платить великой ценой». Де Моррей лежал на своём плаще, уже не бежевом, а пропитанном тёмно-бордовой кровью. Возле него суетился Старый Билл. Седой морщинистый травник заменял военного лекаря. Чуть в стороне единственный священник в войске шотландцев, тот самый отец Уолтер, возносил молитвы господу то ли о здоровье рыцаря, то ли уже о принятии его в небесное воинство.

– Уильям… – прохрипел де Моррей, слегка привстав, а Старый Билл в это время успел запихнуть ему под голову комок тряпок, – Мы победили! Ты привёл нас к победе!

– Нет, мой друг, к победе нас привёл ты! А я всего лишь отбил первый удар.

– Теперь без разницы… – де Моррей обернулся, – Билл, отец Уолтер, спасибо вам! А теперь оставьте меня наедине с сэром Уильямом!

Священник и травник удалились. Дуглас, поймавший короткий взгляд раненого, понял, что ему также стоит уйти. Де Моррей набрал воздуха в грудь и тяжело вздохнул. Сейчас он собирал последние силы.

– Послушай! – вполне уверенно начал рыцарь, – Мне осталось совсем чуть-чуть, но я должен успеть рассказать тебе кое-что. Налей-ка! – он показал пальцем на большую чёрную бутылку и деревянную чашу, стоящую рядом, – Успели разграбить обоз! Вино с королевской печатью… Крессингем собирался праздновать победу. Но её буду праздновать я! – Уоллес медлил, – Да лей уже! Мне ничем не помочь. Вот и умру захмелевшим, с кубком в руке на поле нашей победы! Ведь это славная смерть для рыцаря, Уильям?

– Это славная смерть для любого мужчины! – он протянул другу полную чашу, – И ещё, при всём этом ты знаешь, что успел подарить своему народу свободу!

– Да… По крайней мере, на время… – невесело сказал де Моррей и осушил кружку до дна, – Ещё!

Пока Уоллес наливал, он начал разговор:

– Ты никогда не задумывался, почему англичане пришли к нам с войной?

Мужчины подружились сразу же после знакомства, и были откровенны друг с другом. Но подобного, казалось бы, очевидного разговора ещё ни разу не заводили.

– Задумывался, – ответил Уоллес, – Честолюбие и жажда власти Эдуарда! У меня нет другого объяснения – он по-своему безумен.

– Безумен настолько, чтобы вступать в ненужный конфликт во время войны с Францией? Или безумен настолько, чтобы стремиться покорить наши холодные горы так же рьяно, как солнечные Бретань или Фландрию?

– Франция ближе к нему, но её отделяет море, мы дальше, но до нас можно дойти по суше… Зачем искать логику в действиях завоевателя? Он хочет всего и сразу! Он будет брать то, что взять проще, или то, что ближе, не задумываясь о том, нужны ли государству его войны и захваченные им земли.

– Зачастую это так, но не в нашем случае… Эдуарду нужно было другое…

– Что же?

– Мой меч!

– Что??? – Уоллес уставился на друга. У того закатывались глаза. Он собирался с силами. Уоллес понял, что у де Моррея началась горячка, и он бредит.

– Я умираю! Дослушай меня! А потом сделай, что я попрошу! – Он крепкой хваткой вцепился своему товарищу в плащ и хриплым шёпотом начал повествование. Уильям не мог уловить суть, видимо, раненый уже забывался.

Он рассказывал о своём вассале, которому приснилась некая лесная фея, призвавшая этого вассала к себе. Тот отыскал её по зову и обнаружил в её колдовском лесу заговорённый меч. Взял его без спросу, и фея обрушила на него свой гнев, наказав, чтобы господин вассала, то есть де Моррей, лично ей этот меч вернул. Далее всё пошло совсем запутанно… В рассказе появлялись единороги, карлики и прочие невиданные существа. А закончил Эндрю рассказ тем, что англичане вторглись в Шотландию именно после того, как этот слуга вернулся от феи с украденным мечом. Вассал скрывался в лесах, пока за несколько лет не превратился из юноши в дряхлого старика. А фея всё время являлась к нему в видениях. Тогда, не в силах выносить мучения, он вернулся к де Моррею, рассказал ему о случившемся и вручил меч. Рыцарь не поверил слуге, однако оставил меч себе. Он чувствовал в нём силу, которая и сподвигла его на начало восстания.