Карабин дед машинально выронил на землю. Хотя какой он дед, примерно возрастом как его отец. Он уставился на Кудашева как на диво, или вернее на приведение, побледнел и пытался что-то спросить, но, видимо, никак не мог собраться с мыслями. Пилот убрал пистолет в кобуру и, стараясь, успокоить мужика сказал:

– Все, все, отец, успокойся, помоги лучше – и, пошатываясь, пошел к хронолету. Он специально повернулся спиной, не чувствуя угрозы, зная, что это подсознательно успокоит незнакомца. Тот будто ждал этих слов, засуетился и было бросился к телу Ролле, но там помощь уже была не нужна…

– Эх… командир, командир, как же без тебя теперь… – думал Кудашев, забираясь в кабину.

Из-под залитой кровью приборной панели первого пилота он достал аварийный маяк, ставший бесполезным без электропитания, из боковой ниши снял специально разработанный для экипажей боевых машин и самолетов укороченный чешский автомат, выгреб свой подсумок и второй, командирский. За ними последовали укупорки с медикаментами и сухими пайками. Он передавал коробки мужику, а потом натянул кепку и, закинув автомат на плечо, осторожно вытащил аварийный маяк. Запитать его надо еще найти чем, но это был хоть и призрачный, но шанс выбраться домой.

Незнакомец тем временем увидев на Кудашевском плече автомат струхнул не на шутку. Глаза забегали, ноги заметно дрожали. Пилот спросил его имя.

– Василий Лопатин, – ответил мужик.

– А по батюшке?

– Э-э-э… Андреич я. Его голос дрожал.

Юрий попытался успокоить его, назвался сам, не самое хорошее место и обстоятельства для завязывания знакомства, но и тот, и другой ни времени, ни места не выбирали.

Мужик помянул, какого-то Гагарина, видно личность тут известную, но расспрашивать было некогда, обершарфюрер чувствовал себя на редкость скверно, грудь и бок справа все сильнее болели, то, что сломаны ребра, факт. Но судя по нарастающей слабости что-то было повреждено из внутренних органов. Надо было найти укрытие… а этот Василий Лопатин тем временем спекся окончательно, не сводил глаз с оружия и Кудашевской формы. Тоска смертная была в его глазах. Не понятно пока, чего он так испугался, хотя, конечно, стресс, но не до такой же степени. Другой мир, другие нравы, другие люди, но жить, все хотят одинаково.

Мужик с пасеки – вот ведь угораздило – вдруг засобирался в какое-то Чернево за помощью, чем не на шутку Кудашева встревожил. Один очевидец их появления уже был ему огромной головной болью, а извещать о его, Кудашеве, появлении и потерпевшем аварию хронолете, все местное население было недопустимо.

– А вот этого делать не надо. Не надо никуда ехать, никому ничего сообщать, – острая боль резанула грудь, и Юрий пошатнулся…

Пасечник не иначе понял его слова, как свой приговор, ноги подогнулись, и он безвольно опустился на мох.

Тут уже Кудашев матюгнулся сквозь зубы и, превозмогая боль присел рядом с ним, встретился взглядом с остекленевшими серыми глазами, похлопал мужика по щекам. Надо быть с ним поосторожнее, аккуратнее подбирать слова.

– Ну что вы, право слово, не бойтесь, мне нужна помощь, я вам ничего плохого не сделаю, возможно, даже буду полезен, а сейчас Василий Андреевич, вставайте, пожалуйста. Потащили в овраг вещи – пилот целенаправленно перешел на официальный тон.

Через несколько секунд Лопатин, видимо, понявший, что убивать не собираются, к великому облегчению пилота немного пришел в себя. Какое-то время у них ушло на перетаскивание коробок в находившийся метрах в ста от места крушения довольно глубокий, сырой овраг. Овраг был с крутым склоном и ручейком, текущим ржавой болотной водой по дну. Влажный после ливня лес испарял влагу, было тяжело и больно дышать.