– Решили в районе Лопатина оштрафовать! И материал в товарищеский суд по месту работы передать. – объявил свой вердикт Сергей!

– Постойте, постойте! – взвизгнул Дрищ, – то есть как это – штраф? Таки там же явный состав пгеступления!

– Вы, товарищ Моргулис, смотрите шире! – решил бить заумного агронома его же оружием Сергей, – хулиганский проступок Василию Лопатину с рук не сойдет. Кроме штрафа в пять рублей, его подвергнут на товарищеском суде, у нас в клубе, самому строгому осуждению. И кроме того, премии за квартал как ушей своих Лопатину не видать! А что касается остального, председатель, товарищ Бойцов, решил, что для колхоза, пасечник на пасеке лучше, чем пасечник на нарах. Не вы же поедете в лес, мед у пчел собирать, а на меду колхоз тоже заготовки сдает.

Для сельчан не было секретом, что Дрищ будучи большим любителем сладкого, и меда в особенности, дико боялся пчел, которые по какой-то причине жутко не любили Маргулиса и каждое лето, он не единожды страдал от пчелиных укусов.

Не дожидаясь ответа агронома, Сергей взял под козырек и бодро зашагал в сторону дома деда Архипа.

Оставив Дубровина спать в управлении и проследив, чтобы старик разместился с возможном при тех обстоятельствах комфортом, Николай поехал домой. Жена, чувствуя последние дни его нервозность, с расспросами не лезла. Генерал был благодарен ей за это. За долгую совместную жизнь, они установили правило – дома о работе не говорят. Он принял душ и улегся в постель, где проигнорировал не особо настойчивые поползновения супруги к интиму. Отвернулся к стенке и сделал вид, что спит. Но мысли, которыми была забита голова, гнали сон прочь. За пару дней, случилось слишком много необычного. И за годы, да что там, за всю жизнь столько не было. По старой привычке он, закрыв глаза, пытался мысленно разложить все по полочкам, но чувствовал, что полочки эти слишком малы чтобы вместить последние новости. Но зато почувствовал, что засыпает и, наверное, даже уснул крепко, но в полудреме его накрыл дикий, свирепый кошмар, от которого он вскрикнул, разбудив жену, и сел в постели. Приснилось, что он приехал ночью на автозаправку, ту самую. А перед ним открылась дверь, почему-то дверь его квартиры, красиво обитая перетянутым крест на крест, темно бардовым югославским кожзаменителем. На пороге стоял и тянул к генералу Кожевникову руки здоровый полуразложившийся негр с белыми, мутными глазами навыкате. И надо же, блядь, такому присниться!

Николай Иванович накинул халат и ушел на кухню. Там почти полтора часа усиленно наполнял стеклянную пепельницу окурками, стараясь очистить мозги от всех воспоминаний последних дней. Затем открыл дверку холодильника и достал с дверцы ледяную початую бутылку «Посольской». Налил грамм сто в чайную кружку и махнул залпом ледяную жидкость, которая разлилась в желудке теплом. Завтра, завтра будет день для всего этого, сейчас нужен отдых. Как и следовало предполагать, он дико не выспался.

Наутро болела голова, и в ванной из зеркала смотрел на генерала, коротко стриженный почти седой пожилой мужчина, да что уж там, – старик, с мешками под покрасневшими глазами на морщинистом лице. Жена суетилась на кухне, доносился запах настоящего молотого кофе, который привезли недавно друзья из Никарагуа. Слышалось шипение на сковороде яичницы. Жена ничего не спрашивала, знала, что все расспросы и разговоры ничего кроме раздражения у Николая не вызовут. Но все равно, не выдержала и когда он уже обувался в коридоре, завела разговор о пенсии, о том, что хватит уже, послужил мол… Кожевников, пока она говорил, кивал, ничего не отвечая, потом поцеловал ее в щеку дежурным, ничего не выражающим поцелуем и хлопнул дверью. Уже спускаясь по лестнице, подумал, что жена, возможно, и права на счет пенсии. К тому же заслуживает много лучшего чем, его молчаливая, ровная холодность последние годы. Он попытался вспомнить, когда у них был последний раз секс, полгода назад… нет, наверное, больше. Раньше он находил отдохновение с Леной. Со своим секретарем и другом, он еще чувствовал себя мужчиной, ценил ее искреннюю страсть к нему, но также не смог вспомнить, когда целовал ее податливые губы и ласкал крепкую еще, красивую грудь. Вот она старость, это когда некогда любимые женщины перестают вызывать учащение сердцебиения. Зато, каждый поход в туалет, стал схож с настоящим, затяжным боем.