– Почему?

– Тверже мне показался. Без всяких скромных надежд на простое разрешение проблем.

Говорить про его серьезные глаза и согласие оттяпать ногу мне не хотелось. Раз парень этого не помнит, зачем лишний раз рассказывать. Вдруг еще сам собой загордится?

– А теперь что изменилось? – совершенно спокойно уточнил Луншин, громко ерзая на лавке.

– Если будешь так активно менять позу, обязательно навернешься, – заметила я, выливая остатки воды на кружки, чтобы отмыть их пока на стенках не застыли следы сливок и кофе. – А поднимать тебя и проверять, не разошлись ли швы, мне не хочется. Вдруг еще на одну ночь напроситесь. Так что сиди смирно и жди.

– И чего же мне ждать?

– Своих.

Я выглянула в окно и усмехнулась. Молодцы раненного командира мирно дрыхли в двух палатках, даже не додумавшись выставить дозор на случай, если у меня ночью начнется приступ паранойи или сомнамбулизма с жестокими наклонностями. И не смотря на внушительно поднявшееся солнце, однозначно говорившее о том, что время перевалило за девять часов утра, никто не то что не показался из тряпичного укрытия, но и не проявил хоть какой-то признак бодрствования.

– Они у тебя всегда такие, – я задумалась, пытаясь подобрать правильное, но не обидное слово. – Бесстрашные?

– В каком смысле? – удивленно поинтересовался Луншин, пытаясь вывернуться и поглядеть если и ни в окно, то хотя бы на меня.

– В прямом. Солнце на дворе лупит во все окна. А они спят и даже караула не выставили. Будто в турпоход пошли по тропе юного натуралиста.

Лицо командира посерьезнело, в глазах пробежали мысли о предстоящих карах нерадивому отряду. Ему явно не нравилось то, что он услышал, отчего теперь хотелось подскочить, отправиться во двор и устроить разнос. Вот только кое-что сильно мешало ему в этом.

Я усмехнулась, оперлась о подоконник задом и скрестила руки на груди:

– Могу поспособствовать.

– Чему?

– Быстрому подъему и развивающемуся чувству вины.

Возмущенное выражение на лице сменилось злорадным. Сразу видно – идея пришлась ему по душе.

Немного подумав (скорее для виду, чем серьезно), Луншин согласно кивнул.

– Какое у вас подразделение и номер? – тут же уточнила я.

Командир неохотно ответил:

– Отряд Каппа семь.

– Ну, не Фи пятнадцать, что уже неплохо для их возраста, – последовал равнодушный ответ. И я, оттолкнувшись от подоконника, направилась к двери, прихватив с печи тарелку с лепешками. – Могу приоткрыть окошко для твоего морального удовлетворения.

– Жаль, что не увижу все своими глазами, – благодарно кивнул он и искренне улыбнулся.

Усмехнувшись в ответ, я потянула на себя ближайшее окно и вышла, быстро выскочив на крыльцо. Чего бы человека ни порадовать?

Двор окутывала тишина. Мирная, добрая, привычная для округи. Отчего казалось, что если прикрыть глаза на минуточку, то все вернется на свои места. Исчезнут палатки, капканный бедолага, гора сваляных рюкзаков. На площадке снова появится стол и лавки. Все будет как прежде – одиноко, но душевно.

Жаль, что простым зажмуриванием не вернуть все в привычное русло. Оттого мне оставалось только вздохнуть, рефлекторно вытянуться по струнке, прижать тарелку поближе к диафрагме и поставленным голосом заорать:

– Отряд Каппа семь построиться для вынесения взысканий за нарушение дисциплины и несоблюдение правил в режиме боевой готовности!

В ближайшей к крыльцу палатке послышалось сначала медленное, потом ускоряющееся шевеление. Из-под полога показалась взъерошенная голова Костика, она повернулась влево, потом вправо, застыла, пытаясь понять, что вообще происходит.

Уже переполненная боевым азартом и обещанием порадовать Луншина, я продолжила: