В день икс Лиам перемерил абсолютно всю одежду, приобретенную им с тех пор, как мы прибыли в 1815 год, – его спальня и гардеробная были завалены отвергнутыми вещами. Он ходил взад и вперед по лестничной площадке третьего этажа, что-то бормотал себе под нос, забегал ко мне в комнату и недовольно изучал себя в единственном ростовом зеркале в доме и спрашивал моего мнения о каждом своем наряде.

– Я должен произвести впечатление богатого человека. Но не кричаще богатого. Джентльмена. Но не хлыща. Как тебе этот жилет?

– Я думаю, тебе стоит отдать предпочтение сдержанному образу.

– Пожалуй, ты права.

Лиам скрылся в своей комнате, но почти сразу же снова призвал меня и потребовал вынести приговор брюкам. Некоторое время назад он заказал новый парик – тот прибыл утром в сопровождении человека, который слегка завил и припудрил его. К 1815 году парики успели выйти из моды; теперь их носили только старики и представители определенных профессий – в том числе врачи.

Coup de grâce[9] сборов Лиама стала ванна. Запах чистоты сигнализировал о его появлении в гостиной, где я шила сорочку – ну или пыталась шить; его волнение заразило и меня, и я никак не могла сосредоточиться хоть на чем-нибудь.

– Ну как? – Лиам совершил передо мной пируэт – другого названия этому не было.

Все переживания того стоили: костюм смотрелся превосходно, подчеркивая его стройную, но широкоплечую фигуру; в нем была стать, которую я до сего момента и не замечала, поскольку не особенно вглядывалась. Он был не моего типажа, но я знала, как людей в экстремальных ситуациях притягивает друг к другу. Такое случалось со мной и в приемном отделении, и – особенно часто – во время гуманитарных миссий. Перед отправкой в Перу нам устроили неформальную лекцию на эту тему, которая, как мы тогда шутили, предназначалась для того, чтобы избавить людей в браке от чувства вины за измену супругам. То, что вы испытываете, не имеет отношения к реальности. Лиам – сухарь, ему была присуща типичная для исконных британцев холодная отстраненность, он не имел привычки демонстрировать эмоции. Я подозревала, что он относится ко мне, американке, с высокомерным снисхождением, а еще он редко понимал мои шутки. В постели он будет ужасен. Я прикинула, что вероятность переспать с ним до конца миссии составляет семьдесят процентов.

– Впечатлился бы даже Бо Браммел.

– Нет ощущения, что я перестарался? – Он поправил парик, скривился при виде себя в зеркале над камином и стряхнул что-то с лацкана. – Браммел умеет выглядеть непринужденно – в этом весь его секрет.

– О нет. – Он был настолько поглощен собой, что я еле сдерживала смех. – Выглядишь великолепно. Но ты наметил темы для бесед?

Лиам оторвался от собственного отражения и посмотрел на меня. Наши взгляды встретились; мы замолчали, и я поняла, что нервничает он ничуть не меньше прежнего, просто хорошо это скрывает. Он расправил плечи, глубоко вдохнул, затем выдохнул.

– Что-нибудь придумаю.

Сердце у меня ушло в пятки.

Я посмотрела в окно – Лиам сел в портшез и растворился в дорожной суете. Я представила, как он прибывает в клуб, называет свое имя распорядителю и его приглашают внутрь. Но домыслить то, что должно было за этим последовать, мне не удавалось. Я сидела с шитьем в руках и невидящим взглядом смотрела в стену.

Тусклое освещение, темная обшивка на стенах? Дым и тени, вздымающиеся в свете сотен восковых свечей, горящих в канделябрах, как те, что в магазинах на Бонд-стрит? Выпивка? Карты? Воображение рисовало мне компании мужчин, раскатисто хохочущих или поднимающих тосты за прелести какой-нибудь актрисы. Генри Остен – в углу, не один; такой человек не остается без собеседников надолго. К нему подводят Лиама, они обмениваются рукопожатием…