«Модуль согласия» начал анализ.

Сначала – извлечение ключевых утверждений. Затем – их компарация по временным шкалам, логическим связям, и эмоциональному контексту.

Наконец, спустя 2 минуты 13 секунд:

Консенсусная версия: технический сбой системы вентиляции, вызвавший короткий шум, воспринятый как взрыв.

Уровень достоверности: 87.4%.

Показание субъекта №3 определено как ложное с вероятностью 92.3%, однако его когнитивная модель указывает на искреннюю веру в данную версию. Самообман, вероятно вызван тревожностью.

Общий вывод: инцидент – незначительный. Ложные трактовки – следствие субъективных искажений восприятия.

– Ну что, – медленно выдохнул Даниэль, – у нас родился честный лжец.

– Или лживая правда, – поправил Грегори.

– Или просто первая система, которая может сказать: «Он верит в свою чушь» и быть права, – усмехнулась Тиа.

Элиза не улыбалась. Она смотрела на экран.

– Мы только что собрали модуль, который умеет находить истину… даже в том, что ею не является. И это пугающе.

– Потому что он умнее? – спросил Грегори.

– Потому что он честнее, – ответила она. – А честность, как известно, редко бывает приятной.

– Как назовём версию ядра? – спросил Даниэль.

– Первая стабильная сборка модуля согласия, – ответила Тиа. – Версия 0.0.1.

– Согласие, стабильность, честность… – пробормотал Грегори. – Что дальше – любовь и смирение?

– Надеюсь, не месть, – отозвалась Элиза. – Хотя кто знает, на что обиженная истина способна, если её игнорируют.

Они переглянулись.

За спиной продолжал работать «модуль согласия».

Он не знал усталости. Не делал вид. Не придумывал причин.

Он просто искал, что в людях – настоящее.

– Итак, – произнесла Элиза с тем выражением лица, которым в древности римляне сообщали о прибытии легионов, – запускаем протокол на обезьянах.

– Всегда мечтал услышать эту фразу в реальной жизни, – мрачно заметил Грегори, присаживаясь к консоли. – Теперь можно смело ставить галочку в списке «странных вещей, за которые мне платят».

В центре лаборатории сидела обезьяна. Точнее, макака-резус, самка по имени Лира, с легким нервным тиком в левом веке и врождённым пренебрежением к сенсорным панелям. Перед ней – монитор. На мониторе – чередующиеся изображения: круг, треугольник, красный квадрат, изображение банана, лицо Элизы, вспышка света, лицо Тиа в искажённой гримасе, снова банан, снова круг.

– Прямо как в ток-шоу, – сказал Даниэль. – Раздражители в случайном порядке, реакция – хаотичная, выводы – неочевидны.

– Только без рекламной паузы, – отозвалась Тиа. – Хотя если макака начнёт требовать подписку на премиум-доступ, я уйду.

– Сначала убедимся, что она вообще смотрит, – сказала Элиза, не отрываясь от трёхмерной модели активации нейронной сетки. – Камера слежения, нейроимплант, датчики кожного сопротивления – всё работает?

– Работает, но ей скучно, – ответил Даниэль, разглядывая график пульса. – Уровень вовлечённости упал на сорок процентов за последние три минуты. Предлагаю ввести стимул.

– Банан? – спросила Тиа.

– Громкий резкий звук, – уточнил Грегори. – Банан – это уже награда. Сначала нужно немного драмы.

Щёлчок, вспышка, короткий звук, похожий на бибикание.

Лира подпрыгнула, моргнула, посмотрела на экран, на ученых, снова на экран. Зрачки расширились. Графики пошли вверх.

– Вот теперь смотри, – тихо проговорила Элиза.

Целью эксперимента было не просто проверить, как обезьяна реагирует на раздражители. Это было тестирование протокола Алетейи – на стадии, когда даже минимальные формы сознания могли показать: где именно начинается искажение информации.