Назад откатываясь снова,
Разбрасывая пены дрожь,
Вдруг из одних согласных слово
Рождая, голубое сплошь?
Иль вдалеке сперва неслышно
Волна волне вослед спеша,
Вся в ореоле пены пышной
Созвучьем гласных хороша.
Но как постигнуть это пенье,
Чья музыка душе близка?
Понять волны произношенье,
Спряженье пены и песка…
1986
Предзимний диптих
I
В ноябрьском березняке
Всё в запустенье и тоске,
Повсюду листьев чернобурых
Шуршащие половики,
Но тишина в деревьях хмурых,
О, как же ветви их легки!
Черны канавки, корневища
Повылезли из-под земли,
Летит ворон крикливых тыща
И пропадает враз вдали.
Вглядишься – на поля уселись,
Как будто с неба пала тьма,
А дальше через поле, через
Дорогу – трубы и дома.
Куда уйдёшь? Да и природе,
Сказать по правде, дела нет
До радостей твоих и бед.
Она не знает о свободе
И о неволе.
Ей сам друг,
Всю вечность быть, а на рассвете
Проснуться завтра – всё вокруг
Белым-бело на белом свете.
II
Утки плавают в полынье,
Ярко селезня оперенье,
Первый снег летит в тишине,
В белом тропы, мостки, строенья.
И к берёзке голой припав,
Вверх ползёт полоска пушисто,
А внизу среди смятых трав
Шелестенье, обрывки свиста.
Так почудилось мне вчера,
Или даже не мне, пожалуй,
А строке, что зима с утра
Налетит неслышно и шало.
Ясновидение стиха
Обмануть не может поэта,
И опавших листьев труха
Белизной повсюду одета.
1983
«Сырая осень на дворе…»
Сырая осень на дворе,
И утки, оттопырив лапки,
Плывут в ручье, а дождь тире
И точки ставит на воде,
Не думая, зачем и где.
Кустов разбросаны охапки,
Ерошит ветер их с утра,
Дорога вязкая пестра.
Сырая осень, туч ряды,
И ни начала, ни конца ей,
И оторвавшись от воды,
Прочь улетают утки стаей,
Их шеи вытянуты в нить
Сквозь дождь, уставший моросить.
1981
«Унылая томительная сырость…»
Унылая томительная сырость,
Такой не помню осени давно,
А в лужи поглядишь – но где же дно?
Где было небо – всё темным-темно,
Куда ж оно и впрямь запропастилось?
Вповалку листья, и трава, склонясь,
Над ними плачет, после битвы словно
На поле брани жены плачут вдовно,
И всё равно теперь – дружинник, князь —
Век вековать одной… Осенней гнили
Меж тем не перейти. Брожу в дожде
И сам уже не знаю – кто я, где,
То явь вокруг или былого были?
1984
«Тревожны сны – тоска и спешка…»
Тревожны сны – тоска и спешка,
Аэродрома гул густой,
Огни и ночь, и высотой
Как будто правит дух ночной,
И тёмной древнею усмешкой
Его черты искажены.
О, Боже, как тревожны сны!
Потом избушка, ветхий двор,
Прибит к забору умывальник.
Сибирский край. О днях тех дальних
Не позабыть мне до сих пор.
Но в снах всё смешано жестоко,
Как, впрочем, в жизни. И опять
Навек уходит время вспять,
Уходит во мгновенье ока.
И остаётся сон да страх —
Всё, что забыто впопыхах.
1989
«Звезда одна-единственная в небе…»
Звезда одна-единственная в небе
Мерцает, раздвигая облака.
Как холодно ей там!
Как древний ребе,
Она пророчит, словно на века.
И в сны мои врывается без спросу,
И вижу я пожары и мечи,
Среди руин пророк длинноволосый
Взывает, и слова, как звёзд лучи.
Он одинок в глухом ряду столетий.
Зол Вавилон и пал Иерусалим.
Но он – звезда ночная на рассвете,
И я во сне рыдаю вместе с ним.
1987
«Иеремия к пораженью звал…»
Иеремия к пораженью звал,
Но речь его была словами Бога.
Накатывался вавилонян вал
Всё яростней, и всё не шла подмога.
«Он притупляет воинов мечи!
Военачальники слабеют духом.
А чьи его слова, ты знаешь – чьи?
Народ же тёмен, верит всяким слухам», —
Князья царю кричали.
И во прах
Пал город, золотой Иерушалаим.
Пожар и разрушенье, смерть и страх,
Изгнание – мы помним всё и знаем.
Господь нещаден в правоте своей,
Иеремия был его устами,
Но если вновь под стенами халдей —
Кто прав – боец с мечом, пророк ли в яме?