Ласковое «Мисюсик» было родом из детства, и отозвалось в сердце Михалины болью. Неведомым образом Стефания уловила вибрации в трубке.

– Мы с тобой уже год не виделись,– вздохнула она,– и все из-за твоего Скруджа.

Дмитрий был известным сквалыгой. Именно он сделал Михалину фактически «невыездной». К бабке не ходи – отъезд жены Митяй расценит, как мятеж в рядах заговорщиков-Трацевских.

Стоило помянуть черта: в майке и в кальсонах, небритый, с примятым со сна лицом, разя все живое луковым перегаром, «козел» и «крепостник», шаркая драными шлепанцами, материализовался в дверном проеме. От предчувствия у Михалины заломило затылок.

«Сейчас начнется»,– пронеслось в голове. Дмитрий не переваривал Стефу так же преданно, как она не выносила его.

– Чего опять?– не заставил себя ждать супруг.– Чего ей надо? Опять суется в наши дела?– Острый нос, заспанные глазки и задиристый хохолок на макушке выражали готовность к склоке.

Михалина смерила супруга взглядом сверху вниз. Умела она смотреть сверху вниз, даже если смотрела снизу. «Суслик засушенный», – вот что было в этом взгляде.

Двадцать лет назад, едва взглянув на Митьку, мама предупредила:

– Испортишь породу.

Мама смирилась с наличием Митяя только после того, как дочь родила двойню – до этого еще надеялась….

Митяй никогда не отличался богатырским сложением, а с годами стал похож на стручок острого перца. На жалком тельце выпирали только кадык и детородный орган, все остальное было исключительно впалым. Даже зад. При этом самомнение у Митяя потолки царапало. Наверное, на такой высоте его поддерживали те, кто «целует, куда захочет».

– Это кто там?– раздалось в трубке.– Никак твой козел бдит?

– У самой же мужика нет – кто ее выдержит, такую…, – Митька не постеснялся выразиться.

– Как у тебя терпения хватает? Я бы с таким придурком дня не прожила,– в тысячный раз заверила сестру Стефания. Михася не знала, кого слушать.

– Дешевка. Репатриантка. Пшечка. Пусть катится со своими подачками куда подальше,– размахивал совковой неподкупностью, как флагом, Митяй.

Перекрестный огонь достиг невероятной плотности, Михася почти впала в кому. Будь у нее хоть малейшая надежда, она бы ушла в партизаны и отсиживалась в лесных болотах до прихода «наших».

– Михася! – рявкнула сестра прямо в ухо, так что Михалина поморщилась. – За двадцать лет ты заслужила хотя бы один-единственный раз провести отпуск не на огороде! В конце концов, от всей семьи только мы и остались. Я жду тебя. Не вздумай испортить мне праздник, – пригрозила сестра.

– Я постараюсь,– промямлила затурканная Михася.

– Никаких «постараюсь». Обещай.

– Обещаю,– только чтобы прекратить разговор, ответила Михася.

Дать обещание было нелегко, а уж выполнить и того сложнее.

– Ну?– поторопил муж. Он ждал отчета о переговорах.

– Стефа обещает оплатить мне дорогу.

Известие было встречено настораживающим молчанием.

Михалина раскрыла шкаф, из глубин которого исходил крепкий запах махорки, и обозрела свой жалкий гардероб.

– Значит, поедешь к своей ляшке?– желчно поинтересовался супруг.

И тут Михасю охватила мгновенная, неизведанная, ни с чем несравнимая радость:

– Значит, поеду.

– Ну-ну.– Яд стекал с Митькиного языка и капал на когда-то рыжий коврик.– Давай-давай. Сколько волка не корми, он в лес смотрит.

– Мить,– вздохнула Михалина,– при чем здесь волки?

– Между прочим, мы это уже проходили.

– Что?– Мысли Михаси раздвоились – ее удручало состояние туалетов.

– Ополячивание и окатоличивание.

– Что? – Крайне удивленная, она вынырнула из-за дверки шкафа и уставилась на мужа. Рот у нее так и остался открытым.