Первыми проснулись волки. Они завыли, так жалобно, с таким надрывом, что, казалось, плачут, а не просыпаются. Их услышали белолицые свистящие утки, проснувшиеся разом, начавшие свой день с переклички, почувствовав легкую угрозу и успокоившись при пересчете всех в наличии. К уткам присоединились лисы, медведь и слон. Они заговорили, и кавалькада звуков хлынула яростным потоком, как сорванная плотина, сперва издавая тревожные звуки разболтанных досок, бревен и железо-бетонных плит, а потом накрывшая сразу, не тонкой струйкой, поступая, как набираемая вода в ванной, а большой порцией или несколькими сразу.

Звери подняли бунт. Бунт против одного человека. Человека, переодетого в женскую особь, стоящего на пороге их дома и пытающегося достучаться то ли до старика, то ли до каждого в отдельности, своим стуком как бы спрашивая: «Есть ли у вас что-то человеческое?», как часто ищут животные черты среди людей. Клетки ожили, там ждали, пробуждения старика, который любил покемарить именно под утро, когда солнце протискивалось сквозь узкие щели ночных пирамид, и терялось в горизонте, катаясь по нему, меняя точку равновесия, находя ее в первых просветах.

Иван продолжал околачиваться около зоопарка, как человек, который всю жизнь хотел попасть сюда и он не может ждать открытия, так как трудно устоять – оно слишком близко, чтобы терпеть. Но он был избалован живыми образами, и его трудно было удивить кинкажу или красным волком, так как работал здесь. Ночью чистил клетки, подметал и под утро исчезал из мира животных в людской, из которого тоже приходилось исчезать ближе к ночи. Он пришел сюда, так как ему некуда было идти. Хотелось укрыться, одеть черный рабочий костюм и стать частью рабочего пространства, пусть уже в дневное время. Хотя бы на полдня, на час, на пятнадцать минут, на несколько мгновений, чтобы прийти в себя.

К несчастью, у Ивана не было ни одного человека, который реально мог помочь. Со всеми связывали профессиональные, но никак не личностные интересы. Сейчас он пожалел, что даже и не пытался понравиться, говорить на отвлеченные темы, только что касаемо темы и никакого отхождения в сторону. На восстановление документов уйдет уйма времени, да и дума о том, что придется, пусть на время, но покинуть Москву, его не очень-то и грела. Конечно, возникла робкая мысль уехать домой, где есть крепкие стены и крыша, а также многочисленные подпорки, если надо костыли, вспомогательные плечи, на которые можно положиться, а здесь без всего вышеперечисленного сам пытаешься устоять. Но та мысль как прошмыгнула робкой мышкой, так и, вильнув хвостиком, исчезла в одой из норок подсознания.

В то время улица продолжала наполняться людьми. То есть люди не заполняли ее, оставаясь в ней: они проходили, но плотность становилась больше – первоначально тонкий слой масла, затем добавлялся джем, через минуту слой колбасы и веточка зелени, потом прикладывался бекон, добрый слой сыра двух видов, еще один кусок белого хлеба, потом еще. Этот бутерброд ходил по улице, гармонично распределяясь между автомобильной плотностью, фонарями, разреженным воздухом после ночной прокачки и видоизменяясь по составу, исчезал в проемах дверей, углов, переулков, такси, успевая запомниться своим желтым зонтом, споткнувшимся силуэтом или нервозностью, с чем вероятнее столкнуться утром, нежели вечером.

Поездка в подземке была на редкость удачной. Иван преодолел несколько километров, не прячась по углам, как маньяк. Он вошел в две крупные слившиеся друг с другом горы, перепрыгнул через турникет, улыбнувшись свистевшей тете, делавшей это скорее машинально, чем внушая страх и совесть, и запрыгнул в остановившийся вагон, который через мгновение хлопнул челюстями, как щелкунчик, не успев раскусить попавшие внутрь орехи. Парень в странном сочетании мужского с женским и его гладкая непокрытая голова вызывали любопытные взгляды, но остывающие через мгновение, так как подобные инциденты были отнюдь не редкостью в столичном метро и воспринимались не живыми обсуждениями с полемикой и назидательными взглядами, а броским «э, нашел чем удивить» либо сочувственным взглядом старшего поколения, которое радо бы помочь, только совершенно не знает, как это сделать.