Эми родился в первый день первого весеннего месяца. Тот день в Городском Календаре значился как День Черного Покрова. Очень давно, лет за полтораста до рождения Эми, в воскресное морозное утро первого марта, когда звонили колокола, вдруг протяжно завыли собаки. И с самого высокого места, с соборной площади, стало видно, как с заснеженных южных холмов, сползает на Левый Город огромное черное покрывало. Не сразу разглядели горожане, что это – невиданное скопище черных змей, почему-то не боявшихся холода. Не все успели попрятаться по домам, деревьям, заборам, церквям и лавкам. Черный Покров пересек Реку, скованную льдом, расстелился по площади и улочкам, прошел через кладбище и пропал в морозном сумраке тайги. На мостовых осталось несколько мертвецов с широко открытыми глазами и синими от удушения шеями.

Прошло время, и горожане перестали читать свой старый календарь. Кроме библиотекаря при Градодержаве, да пары уж очень ученых людей, никто теперь и не знал, почему, собственно, первое марта, день рождения Эми, назывался Днем Черного Покрова. Ни Ева, мать Эми, ни отец его Себастьян, местный звонарь, календаря этого и в глаза не видели, да и других книг в их доме не водилось. Зато у Евы был чудесный голос, и она без конца пела – и за домашней работой, и в садовой беседке, куда на ее пение сбегались белки кормиться из ее рук.

Как-то раз одна из тех белок положила к ее ногам невиданную ярко-голубую шишечку. Ева так восхитилась шишечкой, что не расставалась с нею целый день, а перед сном спрятала в свою особую шкатулочку. Наутро же, бог знает почему, она объявила мужу, что голубая шишечка появилась в доме неспроста: с ней пришло к ним их будущее дитя. Удивительно, но так и вышло: ровно через девять месяцев родился Эми.

Сам же Себастьян больше всего любил делать три вещи: звонить в колокола, дарить украшения Еве, да устраивать в саду птичьи гнезда. Он мечтал, что сын его будет играть на органе. В церкви, где Себастьян служил звонарем, органа не было. Чтобы послушать этот могучий инструмент, он украдкой захаживал в другую церковь, где бывать ему не полагалось, и где он встретил Еву. И как только мальчик подрос настолько, чтобы достать ногами до органных педалей, отец, никого не слушая, отвел Эми к старому органисту и упросил взять сына в обучение.

Старик не только играл на органе, но и чинил его и подстраивал, и потому все звали его мастером Домиником. Себастьян не больно-то много мог платить за обучение, но мастер Доминик сразу всем сердцем привязался к мальчику, как к родному внуку, и обучал его всему, что умел сам, не жалея ни сил, ни времени.

Эми не знал той, что дала ему жизнь. Отец редко говорил о матери, зато тетушка Феодосия обожала рассказывать племяннику о том, как появился он на свет. Когда уж пора было Еве родить, что-то напугало ее в саду. Она вдруг закричала: «Змеи! Черные змеи на снегу! Они – везде!» Колени ее ослабели, она прислонилась к старому кедру и опустилась на землю. Феодосия, старшая сестра ее, выбежала на крик и приняла от Евы мальчика, когда сердце его матери уже не билось. На груди младенца, прямо над сердцем, виднелись два родимых пятнышка, похожих на укус змеи…

Незамужняя Феодосия помогла вырастить Эми, став ему заботливой, хотя и не слишком ласковой тетушкой в доме Себастьяна. Дом стоял на западной окраине, и за ним тянулся большой сад, где вперемежку с яблонями росли кедры и ели. Сразу же за дощатым забором вставала таежная глушь, и для ее обитателей сад был продолжением тайги, тем более что хозяин не возражал.