Книжный магазин среди каменного великолепия сулил лакомую временную дыру (минуты там летели, как пули), я зашла. Ряды книг в старых шкафах до потолка кружили голову, поднимали из подсознания мысли, что роились как мухи каждый раз, как нога переступала порог библиотеки: «Джон Леннон… а это бы я прочитала… точно, надо добить последний год дневника Толстого… опять новая штука по психологии, не… Фромм, милашка, надо вернуться к тебе…» Беда-дела. Запах бумаги, такой родной, буквы на знакомых обложках невероятно красивые, а продавец в толстостёклых очках так уютно кудряв и бородат. Жаль, мне ничего не надо – мне ничто здесь не поможет.

***

Я вернулась в Л’Эстартит и пошла к скале, на дворе – сиеста, пустота. Только одна спина, да руки, что облокотились на перила, отгораживающие от бесконечности моря. Вода вздымала грудь, норовя дотянуться до мужчины хоть одной капелькой.

Он ещё не заметил моего присутствия, я встала полюбоваться хмурым взглядом вдаль, трепещущими прядями и крепко стиснутыми губами. Они вздрогнули, голова опустилась, лицо закрыли волосы, и из них вдруг вынырнул озорной чайный взгляд. Нет, пора это прекращать. Впрочем…

Микки сорвался с места, подхватил меня, закружил и прижал спиной к себе, а животом к перилам:

– Смотри, там корабль.

– Смотрю, корабля нет, – иногда я так хорошо понимаю английский.

– Ты не видишь его, но он там есть, – сердце его стучалось мне в спину.

Мы замолчали. Английские поцелуи больше не повторялись, да и ничего другого не было. Просто стоим, молчим, обнимаемся. Разве не идеально? Только зачем? К чему?

– Сегодня в кафе приходил настоящий пират. Не такой, как на празднике. Такой, как раньше были.

– Почему ты подумал, что настоящий?

– У него вместо ноги была деревяшка.

– Правда?

За моим ухом ожил смех и проник в кровь, я чмокнула щёку, такую холодную, бархатистую. В затылок толкнулся горячий выдох.

***

У меня был выходной, и я снова отправилась в Жирону, каждый свободный день я старалась провести не в Л’Эстартите, чтобы не закиснуть, тем более, это было недорого.

В Жироне есть собор, запертый узкими улочками, так, что из-за тесноты невозможно разглядеть его полностью сразу. Нужно задирать голову, отходить к противоположной стене. Но он очень красивый, и мне повезло: когда я зашла внутрь, там пели. Хора не видно, но звук невероятный. Он словно проникает в тело. И место какое-то очищающее: сквозь тело проходят невидимые волны, они вибрируют и вычищают лишнее, выходишь оттуда как под кайфом.

Я встретила её внезапно. Сидела себе в сквере Джона Леннона (его в Испании любят также, как и я, наверное: даже в самом небольшом городке есть пласа (площадь) его имени), писала и грызла яблоко на смотровой площадке в два квадратных метра.

Вдруг на маленькое пространство, оккупированное мной, ступила нога интеллигентной женщины, которая озиралась по сторонам и приветливо улыбалась. Она заговорила по-английски и спросила, далеко ли река? Когда слушала о том, что она отстала от группы туристов, а ей нужно быть в определенном месте в 12:30, я вдруг спросила:

– Вы русская?

– Да, слава Богу! Когда фотографировала этот чёртов дом с мухами, моя группа куда-то ушла!

Мы пошли вниз, нашли этот чёртов дом с мухами и жиронскую львицу, которой надо целовать зад, чтобы все желания исполнились.

– А вы целовали?

– Нет, я считаю, что счастье – внутри человека, и совсем не обязательно целовать для этого чью-то задницу.

Мы присели на кофе возле собора, и выяснилось, что Леоноре семьдесят семь лет, а я бы дала ей пятьдесят пять. Как только граница СССР стала открытой, она пустилась в бесконечные путешествия: из европейских стран не посетила только Румынию. Зато побывала в Австралии и Новой Зеландии, жила несколько месяцев в США, дала круиз по Карибскому морю, създила в Японию и частенько гостит у сына в Гонконге!