Морозов быстро покидал туда свои чемоданы и принял чемодан из рук невестки. Леночка небрежно бросила в багажник рюкзачок, а Борька осторожно положил на свободное место сумку и пилу в чехле. Морозов закрыл багажник, обернулся и внимательно оглядел подъезды дома, тротуар и проезжую часть. Было тихо. Безлюдно. Свет горел в редких окнах.

Всё так же молча они стали рассаживаться, и автомобиль, заполненный телами в зимней одежде, сразу стал маленьким и тесным. На переднем сидении должны были ехать супруга Шурочка, сын Миша и сам Морозов – за рулём. На заднем – внуки и невестка Галя: ей поручалось приглядывать за детьми и котиком – во избежание чего, всё-таки путь неблизкий. Мотор урчал приятно и ровно.

Морозов расстегнул дублёнку, повёл плечами, устраиваясь удобнее в кресле, проверил зеркала и покосился на жену. Спросил:

– Ну что? Трогаемся потихоньку?

– Давай, Гаврилыч, – сдавленно отозвалась та.

Морозов заблокировал двери, снял машину с ручника и нажал педаль газа. Со скрипом промёрзших шин она тихо стронулась с места, прокатилась несколько метров по нечищеному снегу, потом поехала быстрее, а выехав на улицу, плавно стала подниматься в воздух. Скоро Морозов поднял машину над тусклыми городскими фонарями, и та скрылась наверху, во мраке. Всё произошло быстро и почти неслышно.

Но он всё же поинтересовался:

– Нас никто не видел?

– Кажется, нет, – ответил Миша и спросил: – Пап, ты фары выключать будешь?

– Да, уже можно, – согласился Морозов, он выключил фары и прибавил газу.

Машина полетела быстрее и почти вертикально вверх, резко набирая высоту. Морозов глянул в зеркало заднего вида на внуков и невестку, потом скосил глаза и посмотрел на жену и сына, проверяя, хорошо ли им. Ведь он, неутомимый странник, задержался так надолго здесь из-за них, своих любимых. Их здоровье и покой для него было – главное.

– Гаврилыч, давай над городом пролетим, – тихо попросила Шурочка. – Я никогда Москву сверху не видела.

Остальные потрясённо, настороженно молчали.

Морозов пошёл на поворот – холодный руль опять поворачивался туго, со скрипом. Сказал, чтобы подбодрить притихших родных:

– Сейчас выберемся в центр и будет светлее.

Скоро их, в самом деле, охватили огни мегаполиса – города, который никогда не спит.

Впереди и внизу, в море огней, ясно читались графические силуэты небоскрёбов Делового центра и золотые от шпиля до основания сталинские высотки, и голубая с зелёным архитектура Кремля с рубинами алых звёзд на башнях. Здание Гума выделялось иллюминированным силуэтом, от него раскалённой лавой растекались окружающие улицы и магистрали, и широкой матово-ледяной петлёй извивалась река, заснеженная река без отражений… Шеренгами жёлтых фонарей обрамляли реку набережные, и под их фонарями снег смутно светился, а между этими жёлтыми смутными берегами северным сиянием вспыхивали мосты, фиолетовые, лазурные, густо-малиновые… От полосато-пылающих гиперболоидов градирен ТЭЦ клубился в небо сизый пар, и только лесные массивы и парки казались чёрными пятнами провалов, но и они тонули в окрестных огнях – огни струились на дорогах, огни поднимались сияющими лентами по фасадам, огни мерцали на новогодних елях, огни огромными буквами рекламы серебрили припорошенные крыши.

– Как жаль, что над городом опять тучи… Звёзд не видно, – подала голос невестка с заднего сидения.

– Сейчас поднимемся выше и увидим звёзды, – пообещал Морозов.

Он послал машину вверх, и скоро сияющий город внизу уменьшился, съёжился и затуманился, скрывшись за облаками. Какое-то время они летели в этом тумане, и Морозов опять включил фары, а потом на бархатной черноте неба проступили звёзды. Морозов выровнял зеркало заднего вида и прибавил скорость.