Там, на корпоративах, все прекрасно понимали, что он – актёр, и аплодировали ему за то, что он хорошо играл свою роль. Здесь же хлопали не ему, а Ему. А он был никем, человеком без лица. Своего. У него теперь навсегда стало чужое лицо, Его лицо. И даже когда он смывал грим, чувство намертво приклеенной маски ни на минуту не покидало Серёгина.

«Продался за деньги, душу дьяволу продал, а счастье где?» – корил он себя в часы одиночества. И никакие оправдания: что так надо, так удобно всем, так нужно Родине, семье – не помогали ему. Он сам, без какого бы то ни было принуждения, без внешнего воздействия, по собственной воле уничтожил в себе личность, свою уникальность и неповторимость, своё Я. Стал вечной тенью другого. Его тенью. А Он ведь даже ни разу не удостоил его своим вниманием, ни разу не встретился с ним, не поговорил, ни пожал руки. Да и знал ли Он вообще о существовании его, Серёгина, последнему было не известно. Должен был знать, а может, и нет. И есть ли Он вообще? Может, и нет Его вовсе? Может, Он – это они, такие же, как Серёгин, Его двойники? А может, Его и не было никогда? Но кто же тогда руководит страной? Кто принимает важнейшие для судьбы страны и народа решения, важнейшие для всего мира? Неужели Юсупов и такие же серые и бездушные референты, люди-функции, люди-должности? Эти мысли не давали Серёгину покоя уже почти два года. И от них становилось ему только хуже и хуже.

Они подъезжали к очередному месту проведения встречи с очередным коллективом очередного крупного из, увы, уже немногочисленных московских производственных предприятий. А ведь когда-то Москва считалась индустриальным центром огромной страны, столицей победившего пролетариата-гегемона, всесоюзной кузницей. Но это всё в далеком прошлом, оболганном, оплёванном, преданном не раз. Сейчас же в бывших корпусах некогда заводов и фабрик на крутящихся креслах раскачивались взад-вперёд офисные клерки и менеджеры, беспрестанно сновали они из кабинета в кабинет, долбили пальцами по клавиатуре и перекладывали бумагу из одной стопки в другую. Ещё часть бывших корпусов превратилась в склады, другие были разрушены, а часть – и вовсе опустела после того, как была покинута их последними обитателями: сотрудниками обанкротившихся частных фирм.

И все эти бизнес-центры охраняла целая толпа сторожей: здоровых, в полном расцвете сил мужиков, намертво приросших к своих протёртым до дыр и затёртым до грязи стульям на вахте, мужиков, когда-то рожденных их матерями для больших и созидательных дел, но, увы, реализовавшихся, в отсутствии нормальной мужской работы, исключительно как пустоцветы на ветке. А была ли в том их вина?

Возможно, кто-то скажет: ну, да, ведь они же, ещё школьниками, просиживали вечерами на скамейках во дворах своих домов с пивом в руке, ржали под окнами, как умалишённые, и орали благим, да и просто матом. Где же тут стремление к учёбе, к достижениям, к целям? Кто из них мечтал о золотой медали, об институте, а потом и о карьере, большой зарплате? Да Бог с ним, с институтом! Кто из них хотя бы хотел получить хорошую рабочую специальность, поступить в техникум, освоить сложное оборудование, стать настоящим мастером, опять-таки, получать большую зарплату?

Кто-то возразит: а что вы хотите? Государственная система подготовки специалистов, система мотивации и страха перед общественным осуждением, которая была в СССР, в одночасье рухнула вместе с самим СССР, а родители этих школьников под натиском проблем и соблазнов просто не справились с задачей их воспитания. Школа же, ведомая новыми идеологами «от науки», сознательно отказалась от воспитания, сосредоточившись исключительно на упрощенном до тестов образовании как государственной услуге. Старых же учителей, приверженцев прежнего подхода к ученику и к знаниям, к широкому кругозору и критическому анализу, новая школа или исторгла из себя или подвергла жесточайшей переплавке.