Защити меня,
Бог утреннего солнца,
Огради от дурного промысла,
Отведи все печали и бедствия.
Силой слова,
Силой сердца
Плету я заклятие.
Как сегодня были связаны наши руки,
Так отныне будут связаны наши жизни.
Неустанно она будет служить мне,
Как и я неустанно служу Египту.
Чтобы сделать мой шаг легким по этой земле,
Дай ветра моим перьям,
Дай воли моим крыльям,
Дай силы моему сердцу.
Жизнь ее теперь с моей нераздельна,
Как нераздельны до смерти душа и тело.
Где мне ходу нет, там она пройдет.
Где я упаду, там она устоит.
Где я ослабею, она даст мне силу.
Сердце мое крепко.
Душа моя тверда.
Служение мое вечно.

Я почти добралась до выхода – но в этот момент он произнес последнее слово, и мне в спину словно врезался невидимый таран. Я споткнулась и полетела на пол.

В голове не осталось ни одной мысли – всё вытеснила пронзительная боль. Сердце бешено колотилось о ребра, желудок скрутило в мучительном спазме, и я, сколько ни пыталась, не могла протолкнуть в легкие даже глотка кислорода.

Он в меня выстрелил? Я с хрипом втянула воздух и усилием воли перевернулась на спину. Крови на блузке не было, отверстия от пули – тоже. Я зажмурилась и заставила себя встать на колени, потом выпрямиться. Надо отсюда убираться. Сейчас же.

Когда я дохромала до коридора, боль немного утихла. Я бросила взгляд на часы – тридцать пять минут двенадцатого; я опаздывала на обед, но совсем чуть-чуть. Если бы я пропустила большую часть встречи, отец проел бы мне плешь своими нотациями. Ему было важно, чтобы я дружила с дочерьми нескольких важных лиц, с которыми он надеялся наладить «взаимовыгодное сотрудничество».

Я протолкалась сквозь толпу к одному из своих любимых кафе. Услужливый метрдотель тут же проводил меня к столику, расположенному в эркере возле выходящего на улицу окна. Стоило мне плюхнуться в кресло, как в меня снова врезался таран – но на этот раз он не имел ничего общего с выходцами из Древнего Египта и таинственными песнопениями. Три мои одноклассницы устремили на меня взгляды, исполненные такого скепсиса, что ими можно было бы стереть в пыль пару пирамид. Три идеально напомаженных ротика дружно изогнулись буквой «О». Три глянцевых меню синхронно опустились на хрустящую от крахмала скатерть.

– Боже, что с тобой случилось? – спросила Рыжая.

– Такое впечатление, что на тебя напала бешеная кошка, – поддакнула Блондинка.

– Напала, исцарапала, обслюнявила и, гм, помочилась, – добавила Перекись Водорода.

Девочки захихикали.

– Постойте, я поняла! – с воодушевлением воскликнула Блондинка. – В такси не принимали карточки, и ты полчаса прождала автобус на остановке с открытым верхом. Разве ты забыла, что эти плебеи понимают только наличные? – протянула она голосом, который можно было бы добавлять вместо сиропа в чай.

Я наградила «дорогих подруг» своей самой убийственной улыбкой, но спектакль был далек от завершения.

– Серьезно, кто делал тебе укладку? Альберт Эйнштейн?

– И что у тебя с одеждой? – сморщила носик Перекись Водорода. – На шарпее и то меньше складок.

Рыжая перегнулась через стол и демонстративно оттянула на мне блузку.

– Это что, опилки?

– Они самые, – огрызнулась я.

– Так я и знала! – всплеснула руками Блондинка. – Наша Лилиана тайком встречается с ковбоем!

И девочки снова захихикали.

– Что ж, это объясняет прическу, – сквозь смех выдавила Рыжая.

– Хватит уже, а? У меня выдалось непростое утро, – и я, почти до носа спрятавшись за раскрытым меню, принялась лихорадочно отряхивать грудь от опилок. – Пришлось устроить марафон по музею.

– Ты имеешь в виду – до музея? – уточнила Рыжая, причем в ее голосе впервые прорезалось искреннее сочувствие.