– Чтоб ты подавился! – не выдержала жена, и Андрей понял, что сейчас его пошлют уже окончательно.

– И семечки тыквенные не забудь…

– Да пошел ты в жопу, слышишь – в жопу! – Она запустила мышью в экран компьютера, в бешенстве поискала ее на полу, не нашла и потянулась рукой, как видно к розетке.

Экран опустел. На десктопе остались сиротливо светиться иконки программ и текстовые файлы. Андрей встал со стула, потянулся и широко зевнул. Все их предыдущие разговоры последних лет заканчивались примерно так же. Но последствий типа развод и девичья фамилия не случалось. Игра – она и есть игра.

Андрей не стал переодеваться. В чем был, черных шортах в звездочку и черной же футболке – она скрывала огромный живот – рухнул на кровать. На часах было одиннадцать вечера, хотелось спать. Но Ирина не выходила из его головы. Он даже про деньги не думал. Она в самом деле была безумно красива, и он продолжал любить ее по-прежнему. Проблема была в том, что он и она никогда не считали себя ровней друг для друга. По понятной причине он так и не сумел победить в себе комплекс детдомовца, не нужного никому, кроме себя самого. Его взгляд вновь уперся в свадебную фотографию на стене. Ромка весело улыбался. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна натужно смотрели на лежащего в кровати зятя. Фоном фотографии был банкетный зал Кремлевского Дворца съездов. Только там давали приемы по случаю государственных праздников и съездов КПСС.

Он включил телевизор, вызвал меню и вошел в YouTube. Поднес пульт с голосовым управлением к губам и произнес:

– Фильм «Республика ШКИД».

Он сотни раз смотрел его, когда оставался один. Знал каждую реплику наизусть. Обожал Сергея Юрского в роли Викниксора и Сашу Кавалерова в роли Мамочки. На экране плазменного «Панасоника» закрутилось колесо из догоняющих друг друга точек. Когда догонялка светлячков прекратилась, на черном экране появилась надпись: «В 1922 году в Советском Союзе было 4 миллиона беспризорных детей». Мгновение – из черноты, словно на негативе фотопленки, проявились лица беспризорников. Они щелкали ногтями по верхним зубам, отбивали такт. Тот, что слева внизу, с круглым грязным лицом, как две капли воды походил на него самого, когда после гибели родителей он оказался в детском доме. Слезы наполнили его глаза. К горлу подступил комок. Мышцы окаменели.

– Давайте, пацаны, – прохрипел Андрей, и пацан, который был похож на него в детстве, запел песню, от которой его всегда рвало на куски.

Гитарные аккорды и стук ногтями по зубам не заглушали писклявого голоса певца. На экране шли титры, а пацан продолжал вышибать слезу.

Андрей закрыл глаза. Слезы текли сквозь закрытые веки рекой, нос заложило. Он вновь ощутил себя беззащитным мальчиком, ему захотелось куда-то бежать. Первый раз это чувство возникло еще в детдоме, когда он заболел желтухой, и его положили в инфекционный изолятор городской больницы. Одели в голубое байковое девчачье платье – другой одежды не оказалось. Он несколько раз забирался на оконный подоконник, пытался открыть форточку, чтобы сбежать. Но сил открыть оконный шпингалет не было. Было отчаяние.

Он вытер простыней слезы и сопли. Выключил телевизор и настольную лампу. Андрей давно привык к ночному одиночеству, оно не пугало его, как раньше. Напротив, тишина и мрак наполняли голову воспоминаниями, которых было на миллион человек. Да и возраст был такой, что самые далекие воспоминания оказывались и самыми яркими.