Собрания ячейки проходили по средам в Коптево. В тот вечер я нарочно задержался на работе, чтобы вместо запланированных трёх часов отсидеть там только последний час, а перед Андреем оправдаться неотложными делами. Впрочем, опоздал ещё сильнее, потому что долго искал нужный корпус – район был странный, дороги преграждали заборы и гаражи, дома стояли вразнобой, и только, позванивая, переваливались по мощённой мостовой пустые неуклюжие трамваи, и некого было спросить. Наконец, я разобрался, что нужно было войти в узкую арку рядом с детской площадкой, мимо которой я проходил до этого уже несколько раз. В тесном дворе повернул за шлагбаум к маленькому дому, втиснувшемуся между двумя каменными стенами, в котором таинственно горели три окна на втором этаже, а в них двигались узкие вытянутые тени. В неожиданно тёплом и просторном фойе оказалось окошко гардероба, в котором появилась навстречу усталая женщина и привычно протянула номерок. На одном из стендов, сгрудившихся у входа, я увидел афишу сегодняшнего вечера и удивился, что это не какое-то закрытое мероприятие и о нём может узнать даже посторонний человек, вот так вот просто зайдя сюда. Поднялся по крутой лестнице с массивными деревянными ступенями и приоткрыл единственную дверь на пролёте, из-за которой доносился резкий отрывистый голос – и в ту же секунду пожалел, что всё-таки решился прийти, да ещё и так нелепо, с таким опозданием, но бежать уже было поздно…

Я стоял на пороге небольшой вытянутой комнаты, похожей на аудиторию в институте. У стены с противоположной стороны стоял молодой парень с крупной георгиевской ленточкой в лацкане голубого пиджака, а остальные сидели перед ним в несколько рядов. Парень ненадолго остановился и на правах хозяина кивнул мне, а потом некоторое время ещё ждал, пока я размещусь. С краю находился свободный стул, один человек принялся суетливо убирать с него вещи, ещё двое с шумом двинулись, чтобы я вместился в узкое пространство между крайним стулом и стеной. Казалось, все смотрят на меня. Я сел, неловко озираясь, и увидел Андрея, который сразу же кивнул мне мягко, одобряя, что я всё-таки пришёл. Рядом с ним я заментил Катю – она была бледная и напряжённая, погружённая в себя.

– Итак, всё определяется через такие категории, как первое – честь, второе – поступок, – тем временем начал молодой парень в пиджаке размеренно и даже немного небрежно. – В 90-ые годы как раз и понизилась планка и повылезала из углов всякая шваль, не способная ни хранить честь, не совершить поступок…

В первом ряду, неловко привстав со своего места, согнулся, как перед прыжком, пожилой человек с густыми белыми волосами – кажется, он был разгорячён, и руки его дрожали.

– Что вы понимаете… о чём вы говорите… – с досадой перебил он молодого парня, морщась, будто его слова доставляли физическую боль. – Вы понимаете, что под видом десталинизации они собираются провести очередную перестройку… Вы понимаете, что для них всё ненавистно – и советская история, и вся наша культурная матрица… Они всё это хотят разрушить. Двадцать пять лет они мучали страну и не сделали ничего. И теперь они думали, мы опять проглотим десоветизацию… они не ожидали, что гражданское общество начнёт сопротивляться, да и то это весьма слабое сопротивление…

– Сергей Владленович говорит – враг не ожидал, что мы пойдём красными колоннами! – поспешил вставить парень, чувствуя, как инициатива уходит от него. – Теперь враг замер.

– Вы принимаете желаемое за действительное… вы не понимаете… – ответил ему старик, стараясь говорить строго, но всё равно сбился в концовке и оттого ещё сильнее разгорячился.