Доктор Ли появился без пяти три и подумал было, что оба они, отец и сын, уснули. Пол Лейбовиц упал вперед, так что всем туловищем лежал на кровати, вытянув правую руку, а в левую взяв хрупкие пальцы сына. Голова Джастина, немного повернутая в сторону, утопала в подушке. Лишь чуть позже доктор Ли заметил, что мальчик не дышит, что взгляд его остекленел, а отец не спит, а плачет. Почти беззвучно, совсем не так, как это делали другие родители. Но тем больше напугало доктора Ли это рыдание, приглушенное и будто обращенное вовнутрь.

За последние тридцать лет, несмотря на все успехи медицины, доктор Ли повидал немало детских смертей. Потеря ребенка всегда горе, но в большинстве случаев у родителей имелись другие дети, о которых нужно было заботиться, а также бабушки и дедушки, работа и ипотека, которую никто не отменял. Жизнь продолжалась, даже если в первые дни и месяцы это казалось кому-то невозможным. Лишь немногие ломались окончательно. Они позволяли чувству вины взять над собой верх или гибли, снедаемые жалостью к себе. Им оказалось не под силу вынести образовавшуюся пустоту, они не смогли позволить детям уйти так просто. Для таких обратной дороги в жизнь не существовало. Именно о них напомнили доктору Ли беззвучные рыдания Пола Лейбовица.

Пол затаил дыхание, но не слышал ничего, кроме монотонного гула вентиляторов. Он оторвал голову от подушки, весь обратился в слух. С другого края маленькой долины до него донеслось что-то похожее на щебетание. Что это было, птица или дуновение ветра? Удивительно, что столь слабый звук не рассеялся в воздухе бесследно.

В любом случае это хороший знак. Он предвещал рассвет, когда ночную тишину разорвет крик первого петуха. Его тут же подхватят остальные, а потом в саду запоют птицы, загремит посуда в соседних домах. Темнота отступит, со всеми своими пугающими звуками.

От восхода до заката и снова до восхода.

Ничего не бойся, потому что я с тобой.

Пол подождал, пока первые солнечные лучи не пробились сквозь деревянные жалюзи и ночные шорохи не стихли окончательно. «Почему я не слышу всего этого днем? – спросил он себя, откидывая москитную сетку. – Почему они замолкают, стоит проснуться птицам? Как будто солнечный свет забирает у них силу».

Он заправил постель, свернул москитную сетку, выключил вентиляторы, налил воды в электрический чайник, вошел в ванную и включил душ. Вода оказалась теплой, так что освежиться не получилось. Между тем он обливался по́том всю ночь, которая была душной и влажной, как всегда в тропиках, несмотря на два вентилятора в ногах кровати.

Он отказался установить кондиционер, даже в спальне, за что соседи посчитали его сумасшедшим. Из всех обитателей холма, исключая старого Тэна, один Пол добровольно отверг это достижение цивилизации. Бывало, он и раньше выходил из прохладной супружеской спальни в гостиную и открывал там окна, впуская тропическую жару. Мередит не понимала этого. Липкая от пота кожа, влажная одежда вызывали у нее отвращение. И главное – этот запах, даже если он и был ее собственным.

Теперь Пол спрашивал себя, как он мог не распознать ее сразу? Как решился жить с человеком, который так ненавидел собственное тело?

Поначалу Мередит не выказывала, по крайней мере, такой чувствительности. Они провели немало чудесных вечеров на крохотном балконе Пола, на четырнадцатом этаже высотного здания в районе Хэппи-Вэлли: пили, ели, болтали и много смеялись после долгого дня в офисе, хотя буквально обливались по́том. Тогда этот запах был не просто приятен Мередит – он возбуждал ее, сводил с ума, и она ничего не имела против собственного липкого тела. Но потом все изменилось. Потом в их спальне заработал кондиционер, да так, что секс без одеяла грозил простудой. И девять месяцев в году Мередит ныряла в эту переохлажденную квартиру из оснащенных кондиционерами офисов, ресторанов, автомобильных салонов, избегая естественного тропического воздуха.