Ehrh. тождественна В. pendula Roth». Этой фразой мы утверждаем, что в действительности имеется не два вида, а только один (который, естественно, тождествен самому себе). Слово «разрешается» в том контексте, в котором его употребляют авторы, также лишено биологического смысла. Что же касается поисков инвариантов, то этим биология занимается очень давно, и что-либо «неклассическое» в этом, опять-таки, усмотреть трудно. Систематика отыскивает инварианты в лице диагностических признаков. Крупнейшим достижением биологии было установление того факта, что, несмотря на все изменения формы и функции в течение онтогенеза особи, генетическая программа этой особи остается инвариантной. Установление гомологии также является, в сущности, попыткой найти некоторые инварианты. Такую же попытку представляют собой известные идеи об изоморфизме и эпиморфизме, которые развивает N.N. Rashevsky (1967), и т. д.

2. «Нетривиальные различения». «Важной вехой в развитии науки может стать различение объектов или явлений, которые… считались сходными, но на самом деле принадлежат к различным гомологическим рядам. Неклассический подход в науке часто бывает связан с подобным нетривиальным различением. Так, в теоретической биологии Любищев постоянно требовал различать закономерности передачи наследственной информации и закономерности развития индивидуального организма в процессе «считывания» этой информации» (с. 122).

Против существа высказанных здесь суждений возражать не приходится. Но с оценкой их как «нетривиальных» согласиться труднее. В систематике «разоблачение» внешних, поверхностных сходств и отыскание более глубоких гомологии – это основная, центральная операция, составляющая суть всего прогресса систематики как науки. Все большие и малые улучшения систем именно в этом и состоят. А что касается различения явлений наследования и онтогенеза, то это уже и вовсе относится к самым элементарным основам биологии и в таком смысле совершенно тривиально.

3. «Нетривиальные отображения». Авторы считают, что в биологии (как и в других естественных науках) «все устанавливаемые зависимости привычно трактуются как причинно-следственные, хотя в действительности они часто бывают гораздо сложнее»; поэтому, «вероятно, в более общем случае целесообразно говорить не о причинно-следственной зависимости между двумя рядами, а, пользуясь терминами теории множеств, об отображении одного множества (ряда) в другое» (сЛ23).

Утверждение авторов, что в биологии все зависимости трактуются как причинно-следственные, совершенно неверно. Например, костная и мышечная системы позвоночных теснейшим образом функционально связаны, но сказать, что одна из них – причина, а другая – следствие, мы не можем. Если мы говорим, что роды Caltha, Trollius и Delphinium принадлежат к одному семейству Лютиковых, то мы, безусловно, отмечаем некоторую зависимость между этими родами, но ни причины, ни следствия нет и здесь. Нет никакого причинно-следственного отношения и в утверждении, что во флоре Московской области содержится около 1300 видов сосудистых растений, хотя определенная зависимость здесь тоже констатируется. Вместе с тем очевидно, что подобного рода высказывания в достаточной мере тривиальны.

Вполне возможно, что использовать в биологии понятия теории множеств окажется полезным. Но результативность будет видна только тогда, когда будет сделана попытка приложения их к каким-то конкретным биологическим проблемам, причем, разумеется, их нужно будет эксплицировать на языке, понятном и приемлемом для биологии. (Здесь уместно еще раз вспомнить про интересные попытки Н.Н. Рашевского приложить к биологии некоторые топологические понятия.)