– Ты не приезжал с две тысячи десятого года, как же я мог не устроить тебе достойную встречу?! – весело воскликнул Колин.

– Ты только посмотри на себя! Загорелый, как всегда, а теперь еще и пучок модный накрутил. А что твой отец думает о твоем внешнем виде?

Колин широко улыбнулся:

– Бесится. Говорит, что выгляжу как курильщик опиума и если бы я прилетел в семидесятых в аэропорт Чанги, то Ли Куан Ю[60] лично явился бы в Иммиграционную службу, схватил меня за ухо, притащил в ближайшую индийскую парикмахерскую и заставил побриться наголо – как говорится, ботак![61]

Они спустились в стеклянном лифте на уровень В2, где была припаркована машина Колина.

– Что водишь? Это «порше-кайен»? – спросил Ник, когда Колин помог ему загрузить чемодан в кузов внедорожника.

– Нет, это новый «порше-макан» две тысячи шестнадцатого года. На самом деле их официально начнут продавать только в марте, но этот мне дали на тест-драйв.

– Мило, – сказал Ник, открывая пассажирскую дверцу.

На сиденье лежала кашемировая шаль.

– Кинь назад. Это шаль Минти. Всегда мерзнет впереди. Кстати, передает тебе привет. Она сейчас в Бутане, на курорте у своей мамы. Медитирует.

– Звучит неплохо. А почему ты с ней не поехал?

– Да ну, ты ж знаешь, как устроен мой мозг. У меня же синдром дефицита внимания с гиперактивностью. Не умею я медитировать. Моя форма медитации в последнее время – это муай тай, – хмыкнул Колин, выезжая задним ходом с парковки со скоростью эдак миль шестьдесят в час.

Стараясь не вздрагивать, Ник поинтересовался:

– То есть Араминте стало получше?

– Ну… потихоньку… – после некоторой заминки ответил Колин.

– Рад слышать. Я знаю, что вам было непросто в последнее время.

– Да, ты же понимаешь, депрессия накатывает волнами. Очередной выкидыш ее сломил на какое-то время. Она старается вытянуть себя из этого состояния, обращается за психологической помощью и меньше работает. Минти сейчас посещает очень хорошего психотерапевта, и все равно ее родители не в восторге от происходящего.

– По-прежнему донимают ее?

– Ага, папа Минти заставил ее врача подписать целую стопку соглашений о неразглашении, хотя, как ты знаешь, все психологи и так обязаны соблюдать врачебную тайну. Но ему нужно было удостовериться: этот врач никогда никому не признается, что лечит Минти. Чего доброго, ей придется принимать в качестве терапии какой-то препарат, которого можно стыдиться.

Ник покачал головой:

– Поразительно, что у нас тут психические расстройства считаются клеймом.

– Нет, клеймо – это когда что-то существует и общество относится к этому предвзято. А у нас вообще отрицают существование подобных состояний!

– Это объясняет, почему тебя не заперли в психушке! – пошутил Ник.

Колин ткнул его локтем:

– Здорово увидеть тебя и иметь возможность говорить такие вещи вслух!

– Неужели тебе больше не с кем поговорить?

– Никто не хочет слышать, что у Колина Ху и Араминты Ли есть какие-то проблемы. Мы слишком богаты для этого. Мы же золотая парочка, правильно?

– Еще какая! Я даже фотки видел, которые это доказывают.

Колин усмехнулся, вспомнив печально известную фотосессию для «Элль Сингапур», где его вырядили как Джеймса Бонда, а Араминту покрасили золотой краской с головы до пят.

– Та съемка – самая серьезная ошибка в моей жизни. Я никогда не отмоюсь. Знаешь, я как-то раз пошел отлить в «Парагоне», а парень перед соседним писсуаром внезапно уставился на меня, а потом воскликнул: «Ох ты ж! Вы ведь золотой бог?»

Ник расхохотался:

– Ты ему свой номерок нацарапал?

– Иди ты знаешь куда! – беззлобно огрызнулся Колин. – Как ни странно, знаешь, с кем тут Минти в последнее время подружилась?! С Китти Понг!