В качестве отправного пункта он закладывает тезис о том, что проблема кроется вовсе не в природе закона самого по себе и даже не в законах ирландских, а в ущербности самого ирландского государства. Прежде всего оно само нуждается в реформах, так как ««тщетно устанавливать законы там, где никого не заботит их соблюдение, ни страх угрозы при их нарушении» («it is vayne to prescribe lawes, where no man careth for keepinge of them, nor feareth the daunger for breaking of them. But all the realme is first to be reformed, and lawes afterwards to be made for keepinge and contynuinge it in that reformed estate»[133]). Они выступают здесь не просто как «варвары», а как «недолюди». Для читателя, возможно, вопрос встает об их родовой принадлежности. «Людьми» англичан делает сознание греховности, правда, скорее не своей собственной или общечеловеческой, а присущей сугубо ирландской природе. Для Лютера сознанием являлось некоторое «неудовлетворенное бытие», которое провоцировало стремление к самосовершенствованию. У Спенсера эта установка будто бы выворачивается «наружу», «вовне», направляется не внутренний мир человека, а на соседнее государство, на заблудшего соседа, которому необходимо «помочь» и совершенствовать не себя, а именно его, подтверждая тем самым собственный, превосходящий заблудшего, статус. Той «цивилизованностью», приобщение к которой может исправить ирландский уклад жизни, обладают именно англичане («they [Irish Lords] should have bin reduced to perpetuall civillity and contayned in continuall duty […] so were this people at first well handled, and wisely brought to acknowledg allegiance to the King of England»[134]). Впечатление такого резкого и непреодолимого разрыва между англичанами и ирландцами, восприятие их как представителей совершенно чужих миров возникает в связи с тем, что Спенсер будто и вовсе не находит никакого общего основания для ирландцев и англичан как представителей одного и того же вида. За этим весьма грубым, как может показаться, допущением, мы осмелимся так же предположить, что гипотетический диалог между ирландцем и англичанином невозможен в принципе в виду отсутствия общего языка, коммуникативного поля, то есть они в принципе рискуют друг друга не понять. Из этого коренного различия между ними следует вывод о том, что ирландцы в своем нынешнем состоянии скорее всего не воспримут плоды английской цивилизации, а исказят их до неузнаваемости.

Автор работает с различными доктринами весьма выборочно: там, где Спенсеру необходимо убедить читателя в ущербной природе Ирландии, он рассуждает так, как протестантский мыслитель писал бы об изначальной греховности человеческого существа, а размышляя об английской нации и их «миссии», Спенсер выступает как настоящий гуманист. Философии работают сообща, «сражаясь» за победу авторской позиции, по двум направлениям: «против» ирландского общества (дискредитируя его не только с помощью фактов, но и попыткой приписать ему низкий онтологический статус) и «за» английскую миссию. Спенсер стремился создать убедительный образ врага, который при этом не смутит интеллектуалов у власти.

Кратко рассмотрев, каким образом Спенсер разоблачает ирландцев, мы можем заключить, что автор излагает весьма эффективный для оправдания колонизации концепт ирландского врага, который прочно закрепиться в английской культуре. С одной стороны, взгляд на врага как на более отсталого, пораженного различными недугами, позволяет рассматривать английское завоевание Ирландии как благо для последней. С другой стороны, разорение и голод, в немалой степени вызванные военными столкновениями на ирландской территории, начинают восприниматься как вина самих ирландцев и следствие их «больной» природы, а не иностранного вторжения. Стоит отметить, что сам концепт «врага», который будет позже развиваться в английской историографии и публицистке, обнаруживает свои корни именно в эту эпоху. «В основу образа ирландца конца XVII – начала XVIII в. были положены стереотипы, созданные еще при Тюдорах и ранних Стюартах. Главным качеством «гэлов» или «тигов», как обычно именовали ирландцев современники-протестанты, были природная «дикость» и «варварство», идущие с дохристианского периода и контрастирующие с «просвещенностью» и «цивилизованностью» англичан»