Доклад был встречен аплодисментами, невысказанное также принесло успех. После надлежащих похвал командира ко мне подошел один из офицеров:

– Мне понравилось, как вы сказали про янки; я бы очень хотел развить это как-нибудь в личной беседе.

Он пригласил меня зайти вечером.

Офицер, поляк, был молодым капитаном; раньше он служил в отделе «Армии противника», и перед следующим назначением его командировали инструктором в военное училище. Родился он в Штеттине и по фамилии звался Мюллер; родители позаботились о хорошем имени.

Сначала мы обращались друг к другу «господин капитан» и «фенрих» – я тем временем стал фенрихом, – а потом Ягелло и Фридрих. Ягелло имел типичную фигуру наездника: широкие плечи и бедра, узкая талия, элегантные движения. С тех пор как кавалерия спешилась и частично пересела в самолеты, а частично в танки, старые ее виды уже неизвестны. Хотя их еще можно угадать, примерно как созвездия. Выбор полка не был делом случая – легкая или тяжелая конница, меч, шпага или пика, а то и ружье, как у драгун. Все зависело от телосложения и характера. В Ольденбурге прославились драгуны, в Мекленбурге – кирасиры, в Венгрии – гусары, в Польше – уланы.

В данном отношении Ягелло можно назвать уланом. В одних армиях улан приписывали к легкой коннице, в других – к тяжелой; уланы менее темпераментны, чем гусары, и не столь крепки, как кирасиры, которых правители предпочитали набирать в свою охрану.

Невозможно представить себе поляка без лошади; в любви к ней поляк превосходит даже венгра. В ущерб себе он слишком долго не мог с ней расстаться. Военная история содержит рассказ о последней атаке, когда польские уланы с пиками понеслись на танки.

Эта страсть способна объяснить, почему начальство сквозь пальцы смотрело на незначительные нарушения в форме Ягелло. Она, как и у всех остальных, была серой, но по крою и материалу довольно смелой. Верхом, даже по служебной надобности, он ездил в сапогах с серебряной каймой. Участвовал в скачках, в том числе за границей, что поощрялось и воспринималось благосклонно. Организовать вагон для лошадей в Ниццу не составляло сложностей.

Лицо у Ягелло было правильное, хорошо прочерченное, как сказали бы раньше, аристократическое. Оно казалось бы бледным, если бы по службе он не проводил много времени на свежем воздухе. Хоть и работая по ночам, он до подъема уже успевал поездить на двух лошадях – на одной в манеже, на другой на природе. Он говорил так:

– Если человек хочет приказывать, верховая езда необходима. Чтобы наработать рефлексы, мы должны включить в программу и теннис. Будь я поэтом, я бы начинал день с книг и картин – но их я оставляю на ночь.

Ягелло в самом деле много читал, и не только как офицер. Для меня оставалось загадкой, откуда он брал время. Особенно начитан он был в русской литературе, предпочитая здесь созвучия с Западом, например тургеневского нигилиста Базарова или рассказы Чехова. Однажды по его инициативе курсанты разыграли гоголевского «Ревизора».

Основательно знать историю его в общем-то призывал долг, это входило в служебные обязанности. Однако ему и здесь удавалось сочетать приятное с полезным – благодаря чтению дневников и мемуаров; они, как говорил Ягелло, покрывают каркас тонкой отделкой. Когда мы познакомились, он читал «Русских фаворитов» Хельбига^>xiii.

Встреча с литературно и исторически образованным человеком в такой среде стала для меня милостью Божьей. Ты робко нажимаешь на клавишу и, едва ли на что-то надеясь, слышишь звук. Следует улыбка понимания, почти незаметная. Так это началось и продолжалось почти до полной гармонии. Мы проигрывали проблемы, например: «Был ли Раскольников прав, считая себя Наполеоном?» Или: «В какой степени Наполеон сидит в каждом из нас?»