Вова на это принимался одно время даже гневаться, стращал, отшивал кой-кого из кобельков, на что Верка совсем закатывалась, ой, Вовка, разгонишь, мол, женихов мне, буду по твоей милости куковать остатнюю жизнь одна-одинешенька, на что Дикон, толстыми намеками, не будешь, мол, зазнобушка, пока есть я на белом свете.
Верка в смех пуще прежнего, но минуточек десять ему выделит, о подвигах новых расспрашивая, он только разговорится, примлеет, а она уже домой засобирается, поздно, мол, Вовочка, мама-то за позднюю явку и коромысло ведь на спине разогнуть может, да и уроки не учены.
Уйдет любимая, и остается юноше лишь поскрыпеть зубенками, повыть на месяц ясный, какой так и раскрошил бы на звездочки с досады, тукнется пару раз головенкой о бревно и домой, на печку, короннейшее свое место, мечтать, что стало бы на земном шаре, если бы у него вдруг исчез горбик.
– Мечта о шантаже мильёнщика-Думбейко – Дерзкое хищение стеклотары – Вова: ученик Винни на автобазе – Автогибрид, неподвластный ГАИ – Как орденоносец себя нечаянно застрелил – Винни собирается в Японию —
А еще Вова имел симпатию в чужие окошки подглядывать, облизня ловить на чужую, красивую, по его разумению, житуху, к той же Верке мог заглянуть в детскую поверх занавесок, взобравшись для этого на тополь. Та, к слову, актриса еще та, перед трюмо могла вертеться часами, довольно часто включая в репертуары сценки стриптиза, пребывая в уверенности, что никтошеньки ее видеть не может.
Фигурка же у нее, тело, были, ум-мм! превосходные! так и проглотил бы с требухой, пух в атласе, не тельце, а натрушенное сенце, вот что значит юность! Часте-еенько она практиковала такие кривляшки, осекающие дых у Вовы, частенько, сама сучешка налюбоваться на себя не могла.
Кой-когда заглядывал Дикон и в окошко к соседу, Федору Исаичу, чья брехливая сучка в такие минуты помалкивала, млея от свиданки с Макнамарой. Конечно же, просто так наблюдать за Думбейко было бы до тошноты скучно, так как он безостановочно, размеренно работал и работал. Если же быть точнее, то никто не помнил, чтобы Федор Исаич когда-нибудь, где-то после войны работал, я имею в виду казенные, государственные места. Единственное и неизменное место его работы была свалка.
Еще в утренних сумерках он запрягал ишака и отбывал в обход любых его сердцу мест, сделав же туда несколько ходок, после обеда, принимался за сортировку доставленного добра по отдельным ларям, а это – тряпки, кости, цветной металл, банки и бутылки, стройматериал, уголок и трубы, дрова, пищевые отходы…
Наряду с этим он умудрялся еще держать с полсотни овечек, три-четыре свиньи, кур, гусей и корову. Вечером же Федор Исаич готовил пищу, иногда затевал постирушки, что-то писал, читал своей супруге, кто последнее время, года полтора, с постели не поднималась. Кто-то от хвори тает в лучинку, как та же маманька Дикона, эту же раздуло, как двухгодовалого борова. Детей у них не было – перемерли в младенчестве. Дикон, как и многие в нашем поселке, был убежден, что Думбейко – «мильёнщик», что есть у него заначка, куда он складирует ассигнации и драгметаллы, этакий потаенный ларец, сокровенный сундучишко, похитив который, можно бы остаток жизни прожить припеваючи. Да, Вову чутье не подводило, сундучишко такой был, причем стоял на видном месте, но больше недельной выручки там никогда не лежало, Федор Исаич был приверженцем сберкнижки.
Но наш Вова этого не знал и мечтал, упуская слюну до пояса на чужое богатство, вычислял вариант, как можно бы соседа тряхнуть, прошантажировать, предварительно вооружась порочащими его аргументами.