– Лупу! – громко скомандовал он, и Вардан обалдело уставился на него. – Пинцет! Вардан участливо спросил:

– А ланцет, товарищ майор?

– Нет, ланцет пока не нужен, – объявил после долгой паузы Шварц и рывком открыл дверь. Впритык за дверью стояла дежурная.

– Я подумала, может, вы кофе хотите? – спросила она, громыхнув серьгами, и Шварц искренне согласился.

Сидя за сервированным дежурной кофейным столиком в номере нарушителя шариатских законов, Шварц выслушал очередную обойму анекдотов Вардана. Тот обладал уникальной и весьма востребованной в райотделе способностью рассказывать анекдоты по каждому случаю. А после недавней схватки с грузинскими гастролерами-грабителями пункта обмена валюты и проникающего ранения в селезенку, годился пока только на это и на протоколы.

– Приходит сынок апаранца домой, а у него в ухе серьга. «Ты что, сукин сын, – удивляется апаранец, – разве не знаешь, что серьги в ухе носят только пираты и педики? Вот я сейчас открою входную дверь и башку-то тебе непременно отверну, если за ней не окажется корабля с черным флагом!»

Шварц улыбнулся, а дежурная в коридоре прыснула.

Апаран был высокогорным районом Армении, заселенным выходцами из западноармянского Муша. Неприступный для турок до самого 1914 года, когда был объявлен османский закон об изъятии личного оружия у армян и их поголовной демобилизации на строительство Багдадской железной дороги (где они и были массово перебиты), Муш оставался мерилом национальной стойкости. Выжившие после пешей депортации из Муша женщины, старичье и малыши осели на востоке армянской земли, где горный ландшафт походил на Муш в том числе высотой в две тысячи метров над уровнем моря.

Все апаранцы, включая местных, несказанно гордились своим происхождением из воинственного и свободолюбивого Муша. При этом за долгую историю бесконечных войн с захватчиками успели охарактеризовать себя как особо упертая часть армянского народа. В анекдотах эта специфика трактовалась как органическое тупоумие и веселила обитателей остальных регионов, подспудно укрепляя их в собственных интеллектуальных преимуществах. Полиция страны любила эти анекдоты от всей души, так как генеральный прокурор был выходцем из этих мест и руководствовался в кадровой политике именно земляческими пристрастиями.

Вардан вышел из номера, и Шварц кивнул дежурной:

– Войди!

Дежурная принялась убирать со стола, но Шварц захлопнул дверь, подошел к ней, притянул к себе прядь ее волос, поразглядывал. Прижатая к Шварцу дежурная тяжело задышала, выдержала его тяжелый взгляд и вздернула понимающе ниточку брови. Шварц скомандовал:

– Раздевайся!

– Ну если не для такого парня раздеваться, так для кого ещё? – лениво улыбнулась блюстительница нравов этажа и принялась расстегивать блузку. Шварц выпустил локон дежурной и отступил на полшага. Из-под разъятой блузки обнажился мощный бюст в силиконовом бюстгальтере, и на Шварца пахнуло духами «Трезор», закапанными в ложбинку между грудями. Запах женщины – его Шварц знал не хуже слепого Аль-Пачино, и эти знания были почти должностной обязанностью. Шварц вновь подошел к дежурной вплотную, сдернул с плеч блузку и сквозь зубы спросил:

– Зачем ты его убила?

– Я? Что это вы говорите? Как вам не стыдно?

– выпучила глаза дежурная, пытаясь подхватить блузку и натащить на себя, – как же вам не стыдно?

– Ну-ка покажи пальчики! – шепотом скомандовал Шварц, и дежурная, как загипнотизированная, протянула ему ладони.

– Вот видишь этот обломанный ноготок, – Шварц тронул безымянный палец ее правой руки, – так его кусочек я вытащил пинцетом из складки шеи иранца. А вот твой волос: он прилип к его ладони. Так зачем ты его убила?