Из туалета в тамбур я шагнула, как будто – из поезда на ходу. Вот так:

– Я Мара. Заходите ко мне во второе купе, я вас угощу абсентом.

С того дня началась моя Агния, Нюся. Нам судьба была встретиться в поезде, потому что потом сколько мы с ней вместе исколесили! Узнав, что я с двенадцати лет живу во Франции и России почти не помню и не знаю, Агния загорелась мне её показать. И вот – мы с ней – и в Петербург, и в Новгороды, и во Владимир-Суздаль, и даже раз до Байкала урвали у жизни добраться. Получалось всё больше по-простому, третьим классом, потому что денег у обеих не очень-то было.

Однажды ночью нас из общего вагона выселили. В полночь мы вышли в тамбур покурить, возвращаемся, а на нашей скамейке нетрезвый и тяжёлый мужчина спит, прямо поверх оставленных дорожных котомок и зонтиков. Очень тяжёлый на подъём мужчина. Мы попробовали его туда-сюда грузить да тузить, но потом поняли, с каким головокружительным облегчением можно вернуться в задымлённый тамбур. Захмелевшая от ночи Агния простирала свои тупые ноготки к окну, показывая мне кромешную красавицу Россию и просила читать стихи.

Милая моя девочка, она всегда просит меня почитать ей что-нибудь на французском – стихи ну или что-нибудь спеть. Она слушает, и лицо у неё делается смущённое, глупое. Потому что способности к языкам в этой голове никакой, а слух – музыкальный. Агния говорит, что чужеземная фонетика ей ухо щекочет (обнюхивает и целует). А я бы ещё на месте этой самой фонетики крошечную Нюсину серёжку губами схватила и потихонечку теребила бы смеха ради.

Так мы с ней в тот раз всю ночь Верлена в тамбуре читали.

Автор:

Спокойно проучившись бок о бок десять лет и без какого-нибудь особого сожаления расставшись на выпускном, они встретились однажды снова. Как будто чья-то всемогущая рука вернула их, повернула друг к другу и включила на полную мощность. Это было неутолимое какое-то умопомешательство. Не произнеся за всю историю слова «люблю», они даже рядом друг с другом мучились от возможности расстаться. Так получилось, что за какие-то считанные месяцы эти двое вчитались в лица друг друга и вычитали там слишком многое из тайн. То, чего и не позволено знать. И, видимо, они стали друг от друга как боги.

Как посторонний наблюдатель, могу лишь заметить, что подобные страсти встречаются нечасто, а если случаются, то никогда не длятся. Они взрываются, горят, а потом долго ещё болят под своими обломками.

Как автор, жалеющий своих героев, я склоняюсь в почтительном поклоне перед их романтической глупостью и смущённо перевожу взгляд на другие сюжетные ходы и взаимосплетения.

Как человек, переживший подобную страсть и переживающий боль под ее обломками долгие годы, я утверждаю, что смерти нет, нет и не может быть.

Дмитрий учился на заочном, а в Москву ездил искать работу. Первые поездки оказались неудачными, но он никогда не сдавался. Говорил, что теперь уж наверняка найдёт что-нибудь подходящее. Подразумевалось, что работа поможет им стать заодно против обстоятельств, то есть жить только вдвоём, собственным домом.

Агния провожала его вечером на вокзале и много смеялась, чтобы не задумываться. Он – тоже много и по пустякам, издевался над её рыжими ботинками с надписью USA. Нехорошо, надо быть патриотом, а она впитывала каждое глупое словечко, чтобы зависать на нём в одиночестве уже через десять минут. Потом вроде о том, что nec sine te… а там и пора уже было прощаться. Он поднялся в вагон и долго пытался открыть окно около тамбура. Поезд тронулся, и ей пришлось классически семенить параллельно ему, натыкаясь на провожающих. Упрямое окно наконец открылось, и Дима протянул к ней свою комически озабоченную фразу: