Глава третья

Какая, все таки, удивительная и чудесная, просто прекрасная пора наступила. Пора всеобщего расслабления – время сторожить арбузы. Это такое замечательное, очаровательное и просто обалденное время, когда можно совершенно не думать ни о чем и ни о ком. Все дела, заботы и проблемы внезапно и стремительно, с быстротой молнии уходят на задний план, давая свободу и волю чувствам, способствующим полнокровно проявится всем невозможным желаниям, возникающих в анналах свободолюбивой, нежной и чувственной души…


Утренняя прохлада осени… года.

Возле вагончика, стоящего на опушке сосновой полосы, с каким-то невероятно скверным грохотом и треском промчался гусеничный трактор. Через несколько секунд трактор встал, как вкопанный. Ему наперерез выскочил, не известно от куда взявшийся УАЗик. Из открывшейся двери, будто из шахты для ракет с ужасными ядерными боеголовками, вылетел председатель колхоза. На лбу председателя была написана неописуемая ярость, которая превратила лицо в перезрелый, очень-очень насыщенно красный помидор. Скулы с таким невероятным усилием ходили взад и вперед, что со стороны могло бы показаться, будто перед нами колоссальные мельничные жернова. Председатель, словно стрела, выпущенная из арбалета, подлетел к кабине, вскочил с легкостью двадцатилетнего юноши на гусеницу железного коня и, с нескрываемым усилием, вытащил за шкирку, упорно сопротивляющегося тракториста. На лице тракториста была гримаса полнейшего и неописуемого ужаса, хаоса и паники.

Пред, держа одной рукой за отрывающийся воротник, другой рукой, прямо с разворота, словно заправский боксер, нанес сокрушительный удар, да прямо в глаз бедному колхознику. Бедолага, сделав невероятный кульбит, отлетел в сторону. А кулак, я вам скажу, был чуть поменьше арбуза.

– Шожь ты, нехристь, опять соляру на водку менять приихав? Ах, ты, сволочь! Хрен бычачьий тоби, а не зарплата! Убью, скотына! Убью, срань колхозна! – раздавалось по округе.

– Ой, просты барын, вэлыкодушно, – чуть было не выдали уста приподнимающегося тракториста, но он вовремя опомнился и промямлил следующее: – Отпусты, ради бога, бивш нэ повторыться!

– Валы от сэдова, падла… Ще раз, гадина, я тоби туточки побачу, пэняй на сэбэ, – сказал председатель, потирая ушибленный кулак.

Он повернулся кругом и, смачно сплюнув, направился в сторону вагончика. От такого, неслыханного в этих тихих местах шума, конечно же, проснулся Владимир. Он, потирая глаза, стоял около стола и, с нескрываемым удивлением, наблюдал за происходящим спектаклем, действующего театра на колесах. Председатель, вальяжной морской походкой, словно всю жизнь прослужил на парусном корабле, подошел поближе и протянул вперед свою здоровенную лапищу.

– Вовка прывет! Скоро сниг пыйдэ, а ты всэ дижурышь… – сказал председатель, и крепко, с каким-то только ему одному присущим уважением, пожал руку бахчевника.

– Здрастье, здрасте! – ответил на приветствие Вовка. – Поздновато посадили. Аж, в конце мая. А они вымахали все как один. Просвета земляного не видать.

Володя почесал затылок и всматриваясь в даль, продолжил начатую тему:

– А полностью еще не поспели. Вот и приходится тут одному время коротать.

– А чежь, не продал ни одного? – спросил председатель.

– У меня целиковая, еще не тронутая бахча, да вон и у тех ребят, что приехали из Ширяева… Во-о-он, МАЗДА стоит, на том конце поля.

– А-а-а! Цэ та сволота, якы у моых мужыкив соляру на водку мэнять вздумали? – перебил Володю пред. – Ну суки, я их щас побачу… Бизнесмены хреновы! – пригрозил, показывая мощный кулак – кувалду, начальник местного колхоза.