– Ладно, распишись…

Емельянов, пачкая руки свежей заводской смазкой, упрятал смертоносные машинки в специальные чехлы-карманы под крышкой чемодана. Пачки с патронами и рожки аккуратно уложил в отведённые для боеприпасов отделения.

– Гранаты?

– С «черёмухой» дай парочку.

– Всё?

– Всё.

– Пошли на вещевой… Так… Согласно штатного комплекта… нижнее бельё, носки хлопчатобумажные, туалетные и бритвенные принадлежности, одеколон…

– Дядь Вова, – прервал поток Емельянов. – Трусы и носки возьму. За остальное – распишусь. Одеколон, небось, «Русский лес»?

– Есть «Арамис» и «Олд Спайс», – Нечипоренко обиженно приподнял на лоб очки.

– Ладно, флакон «Олд Спайс» один выдай.

– Как знаешь, – безразлично пожал плечами Нечипоренко.

На этот раз Емельянов, чтобы не ставить прапорщика в неловкое положение, сам придвинул журнал-ведомость и расписался напротив ещё не заполненных граф. И на «продуктовом» он даже не стал заслушивать перечень причитавшихся на группу деликатесов, а сразу уточнил:

– Коньяк хороший?

– «Юбилейный», кизлярского завода.

– Беру две бутылки и палку сухой колбасы. За остальное распишусь.

– Как знаешь…

В конце концов, все люди – как люди. У каптенармусов сверхсекретных складов тоже есть жёны, дети и внуки. И Емельянов за грех почёл бы лишить их хоть не последнего, но куска хлеба, тем паче, что у него самого под мышкой угнездился пакет, туго набитый валютой, которую он был волен расходовать по собственному усмотрению.

– Ну, теперь в контору, решим с транспортом.

Емельянов, пыхтя, проволок чемодан и спартаковскую сумку обратно по лабиринту, ярко освещённому люминесцентными казарменными лампами. Дотащившись до «конторы», рухнул с облегчением на казарменный же табурет с прорезью на сидении и потянулся к графину с водой. Нечипоренко занял свой командный пост за столом, густо залитым чернилами ещё со сталинских времён, потянул к себе очередной гроссбух. Емельянов демонстративно, как тремя часами раньше генерал Долганов, глянул на циферблат, протянул многозначительно:

– Дядь Вова…

– Га?

– Адмиральский час.

Прапорщик почесал многострадальный затылок и, словно нехотя, махнул рукой:

– А… чёрт с тобой…

Он покопался в тумбочке и извлёк два гранёных стакана. Придирчиво оглядел их в свете лампы, выдул пылинки. Емельянов меж тем выдрал перочинным ножом пробку из бутылки, отхватил от палки «московской» несколько массивных кружков. Набулькал сразу по полстакана остропахнущего янтарного зелья.

– Ну… За удачу!

Нечипоренко в два движения кадыком принял дозу, нюхнул рукав френча, с благородной слезой в голосе выдохнул: «Ххэ… Хорош, подлец» и размял заскорузлыми пальцами сигаретку «Ява».

– Так шо, Николаич, на повышение, говоришь, пошёл?

– Я говорю? – промычал Емельянов, вгрызаясь в колбасный монолит крепкими ещё резцами.

– Ну, не говоришь, так думаешь, – всепонимающе прищурился Нечипоренко.

– Да какое же повышение? Звездарей не прибавилось, должность прежняя.

– Э… Ты дурником не прикидывайся. Ты теперь кто? – победно ткнул пальцем в потолок прапорщик.

– А кто? – Емельянов, с трудом пряча улыбку, уставился на каптенармуса.

– Ты теперь столичный сотрудник, центрального аппарата. Это шо, не повышение?

– Да ты-то откуда знаешь?

– Ну… – Нечипоренко с добродушно-лукавой ленинской усмешкой разлил остаток по стаканам. – Про задание твоё, конечно, не знаю, да и не нужно оно мне, но что будешь пыхтеть здесь, в Москве, – известно. А значить, вскорости и с оперативки в кабинет переведут. А тебе, Николаич, до генеральского звездаря рукой подать. Оно хоть в Москве генералов, шо собак нерезанных, да генерал генералу рознь. А у Деда ты в чести, любит тебя Дед.