– Ну, и чёрт с ним со всем, пусть будет так, – прошептало мне отражение мёртвыми, замороженными, но соблазнительно припухшими губами.

Набросив куртку, я решительно захлопнула дверь квартиры, наивно полагая, что вступаю в новую жизнь.

Моя работа секретаршей закончилась ровно на второй день, когда утомлённый шеф, желая расслабиться после трудов праведных, попытался потребовать от меня услуги, о которых в кодексе «О труде» не было ни слова. Этот жирный, холёный гад, даже без каких-то заигрываний, диктуя текст, подошёл на опасно близкое расстояние и, расстегнув штаны, сунул мне под нос своё «орудие», вполне готовое к употреблению. От столь неожиданного и, прямо скажем, неаппетитного зрелища я мгновенно выронила ручку, услышав, как она, звеня, укатилась под стол. Из ступора меня вывел хриплый, астматически задавленный шепот шефа:

– Ну что уставилась? Давай…

Просвистевшая возле начальственного уха хрустальная пепельница поставила жирную точку в моей трудовой биографии. С пылающими щеками, словно разъяренная фурия, сбежала я вниз по сияющей лестнице офиса мимо удивлённого охранника, в ярости захлопнув за собой дверь в ту блестящую, «новорусскую» жизнь, которая отказалась принять меня в свои объятия.

Уже на центральном проспекте я поняла, что всё ещё бегу куда-то, неловко, словно пьяная цапля, перебирая по обмерзшему тротуару ногами, обутыми в тонкие замшевые туфли на высоченной «шпильке». В спешке я забыла переобуться, но заметила это только теперь.

Запахнув поплотнее расстёгнутую куртку, я уныло поплелась на автобусную остановку. Мимо, разбрызгивая подтаявший снег, проносились грязные автомобили. И сама себе я казалась по уши вымазанной в грязи. Сцену в офисе я не могла вспоминать без содроганья. Как можно отношения между мужчиной и женщиной низвести до такой гадости? А, впрочем, разве я не предполагала именно такой развязки, надевая в первый день «для представительства» мини-юбку? Что же теперь обижаться, что поняли меня слишком буквально? Теперь можно сердиться только на себя за то, что не смогла наступить себе на горло и обеспечить сносное существование небольшими сексуальными услугами стареющему хряку, борющемуся с подступающей импотенцией шалостями в обеденный перерыв.

На автобусной остановке стояли странно маленькие, серые, съежившиеся люди. Дул сырой, пронизывающий ветер. Тяжёлые хлопья снега падали на посыпанный солью асфальт и тут же таяли. Ноги у меня совершенно промокли, и я чувствовала, как холод начинает забираться под куртку. Ничего похожего на автобус на дороге не появлялось.

Тихо зашипев на мокром снегу, возле меня остановилась тёмно-зелёная иномарка. Дверца мягко отворилась, и сидящий в салоне мужчина сказал:

– Девушка, туфельки на вас не по сезону. Воспаленье лёгких решили заработать? Если вы не самоубийца, садитесь, подвезу.

Ну, вот, ещё одно решение финансовых проблем в виде простоватого мужика с носом картошкой и огромной золотой «гайкой» на среднем пальце.

– Лучше умереть от воспаленья лёгких, – с непонятно откуда взявшейся злобностью проговорила я, спрятав озябший нос в воротник куртки.

– Как знаешь, детка, – мягко и заманчиво фыркнув мотором, иномарка с мужиковатым ловеласом исчезла в серой дымке морозного вечера.

На моё счастье к остановке причалил длинный, как колбаса автобус. Не без труда впихнувшись в его тесное, пахнущее бензином нутро, я поняла, что ненавижу всех: себя, хряка-шефа, толкающихся соседей, иномарки, обгоняющие раздолбанный катафалк, именующийся рейсовым автобусом. Уже на второй остановке я поймала себя на странной мысли: «А что если сейчас вцепиться зубами в плечо соседу, низкорослому мужичку в чёрной болоньевой куртке, старательно уткнувшемуся носом в свёрнутую вчетверо газету?» Представляю, как он заорёт, но только я ни за что не отцеплюсь и буду всё сильнее сжимать челюсти, испытывая ни с чем несравнимое удовольствие от того, что причиняю ему боль.