– Ну, вот увидел! Зрелище не из приятных, да? – с неожиданной злостью проговорила я, отбросив прочь нагревшееся полотенце, и ненавидя всё вместе: свою беспомощность, продавленный диван, запущенную квартиру и себя в ней.

– Ирка, а ты ничуть не изменилась, чуть что, бросаешься, как кошка, – беззлобно усмехнувшись, Лёшка протянул мне какую-то белую таблетку и стакан с водой.

– На, съешь. И не кипятись. В твоём состоянии это вредно.

– Слушай, уходи, а? Не нужно меня жалеть, – простонала я, в ту же секунду испугавшись, что Лёшка может послушаться и действительно уйти.

– Ага, сейчас… И не надейся. Не для того я тебя вырвал из лап бандитов, чтобы дать умереть в родной квартире. Короче, лопай таблетку и попытайся уснуть. Я на сестру милосердия, конечно, не похож. Это вообще не мое амплуа, но для тебя так уж и быть, сделаю исключение.

Внезапно я почувствовала, что, действительно, страшно устала. Я даже не уснула, а просто провалилась в сон, успев почувствовать, как Лёшка заботливо укрывает меня пледом.

Тяжёлая дремота придавила меня свинцовой тяжестью, а потом откуда-то появилась Она, горбатая старая Дама, с копной нечёсаных, седых волос, выступающим вперед острым подбородком и немного скошенным на бок ртом. Что-то странно знакомое проступало в её облике. Некоторое время я мучительно пыталась вспомнить, где видела её раньше, но лишь застонала от бессилья, не в силах сосредоточиться, и наивно полагая, что странное видение исчезнет. Однако Горбунья не исчезала, более того, мне показалось, что она присутствовала в нашей квартире всегда.

Поправив изящным движением похожие на паутину, прозрачные лохмотья, она заговорила красивым, звучным голосом, чётко выговаривая слова, словно классная дама в старорежимной гимназии:

– Когда же, наконец, ты поймёшь, что прозябание в страхе и ненависти равносильно смерти? Ненависть – разрушитель, а страх – самый дурной из всех возможных советчиков. Впрочем, ты не одинока в этом. Ты лишь одна из многих озлобившихся трусов. Вы все боитесь смерти, но точно также вы боитесь и любви. Нет-нет, вам никогда не понять, что любовь и смерть – это всего лишь две стороны жизни. Смерть – это физиологическая сторона любви. Страсть, её пик, завершение, как всё это похоже на агонию! Мы умираем и воскресаем. Но истинная любовь, без надуманных земных преград возможна только после смерти. Любовь – это подсознательное стремление души к своему Творцу. Вот откуда эта неосознанная, сладкая тяга к смерти – «танатос», данная в противовес «либидо» – похоти. То, что в вашем понимании только опоэтизированный низменный инстинкт, на самом деле – вынужденно приземленная духовная потребность.

Моя странная посетительница презрительно скривилась, помолчала, нервно теребя прядь волос, а потом продолжила:

– Вы все жалкие собственники, и этим убиваете любовь. Чем вы сейчас отличаетесь от той кровожадной толпы, которая приходила поглазеть на казни ведьм, которые были самыми красивыми и мудрыми женщинами своей эпохи? Грязная, безумная толпа пожирала глазами терзаемые тела, стремясь урвать свой кусок удовольствия. Похоть переполняла их, поднимаясь, как грязная пена. Им всем доставляло удовольствие хотя бы взглядом испачкать красоту, и века ничуть не изменили людей.

Поза возмущенной Старой Дамы преисполнилась величия. Теперь её горделивую осанку нисколько не портил уродливый горб, а прозрачные лохмотья казались экстравагантным изделием свихнувшегося кутюрье. Внятно и чётко продолжали раздаваться в звенящей тишине комнаты её странные слова. Причем я заметила, что выговаривает она их слишком правильно и старательно, словно иностранка в совершенстве владеющая чужим языком: