Но хоть на лицах русских и невозможно было ничего прочесть, у официального историка труппы Леонарда Лайонса мнение сложилось, и очень четкое. Обозрев всю сцену с видом профессионала, он покачал головой:

– Никуда не годится. Зрелищности никакой. Знай Брин свое дело, мы бы вышли из поезда с пением!

Ленинградская премьера «Порги и Бесс», которой, по общему мнению, предстояло прогреметь на весь мир, была назначена на 26 декабря. Таким образом, на подготовку и репетиции оставалось пять дней – предостаточно, учитывая, что труппа уже почти четыре года разъезжала по свету. Но режиссер и продюсер спектакля Роберт Брин все поставил на то, что публика, собравшаяся на ленинградскую премьеру, увидит идеальное исполнение негритянской оперы. И сам Брин, и его энергичная партнерша-жена Вильва, и их ассистент, мягкий, но до чрезвычайности нервный Уорнер Уотсон, ни минуты не сомневались, что русских эта музыкальная сказка «собьет с ног», что они «такого не видели». Сторонние наблюдатели, даже вполне благожелательно настроенные, были в этом далеко не убеждены. Словом, куда ни кинь, а для американцев, как и для их русских спонсоров, вечер премьеры обещал быть одним из самых напряженных. До премьеры оставалось еще почти четверо суток; и когда заказные автобусы доставили исполнителей в гостиницу «Астория», накопившееся нервное напряжение сказалось в дележе номеров.

«Астория», расположенная на бескрайней Исаакиевской площади, – интуристская гостиница. Иначе говоря, она подчиняется советскому министерству, ведающему всеми гостиницами, где позволено останавливаться иностранцам. «Асторию» подают, и не без оснований, как лучшую гостиницу Ленинграда. Некоторые считают ее российским «Рицем». Но она и не думает соответствовать западному представлению об отеле люкс. Одна из немногих ее уступок этому представлению – помещение рядом с вестибюлем, рекламирующее себя как Institut de Beaute[40]. Там постояльцам предлагаются Pedicure, Manicure и Coiffure pour Madame[41]. Крапчатой белизной стен и зубодробильными приспособлениями Institut напоминает клинику для бедняков, где заправляют не отличающиеся чистотой сестры, а coiffure, которую получит здесь madame, превратит ее волосы в идеальный «ежик» для сковородок. Рядом находится трио переходящих один в другой ресторанов, громадных пещер, не более радостных, чем самолетные ангары. Тот, что в центре, – самый модный ресторан Ленинграда. Там ежевечерне, с восьми до полуночи, оркестр играет русский джаз для местного haut monde[42], который, как правило, не танцует, а угрюмо сидит за столиками, считая пузырьки грузинского шампанского в липких бокалах. За низким прилавком в холле находится контора «Интуриста»; столы расставлены так, что дюжине служащих все видно, и это облегчает их задачу – следить за приходами и уходами постояльцев. Задачу эту еще более упростили, а то и решили на сто процентов, поместив на каждом этаже дежурную – недреманное око, бодрствующее от зари до зари, никому не дающее уйти, не оставив ключа, и непрерывно, как компостер, записывающее приходы и уходы в толстенный гроссбух. Гудини, может, и сумел бы от нее ускользнуть, но как – неясно, поскольку стол ее обращен одновременно к лестнице и к лифту, старинной, скрипящей на тросах птичьей клетке. Имеется, правда, неохраняемая задняя лестница, ведущая из верхних этажей в отдаленный боковой холл. Для тайного гостя или для постояльца, желающего уйти незамеченным, это вроде бы идеальный путь. Но это только кажется: лестница сверху донизу забаррикадирована деревянными заборчиками, к которым приставлены для верности старые кушетки и