– Подлюка! Да я…

Вадим пошвырял его еще чуток – без остервенения, больше для острастки, чтоб знал, с кем лучше не связываться.

Из палатки высунулся обеспокоенный Вранич. Они с приват-доцентом уже закончили ожесточенные дебаты и улеглись на боковую, но шум у костра разбудил серба.

– Что было? Зашто бука?

– Ничего, – невинно развел руками Вадим. – Даю молодому поколению уроки. Он сам попросил.

Павлуха сидел на сучьях приготовленного к сожжению саксаула и тряс запыленной шевелюрой. Научник испытующе вперился в него.

– Е ли то истина?

«Сейчас наябедничает», – подумал Вадим, глядя на потрепанного парня. Но нет – Павлуха вытер выступившие слезинки, поднялся и, как на плацу, отрапортовал:

– Так точно, товарищу… то есть пане начальник. Тренируемся, значит.

Серб ворчливо указал им на то, что физическими упражнениями надо заниматься в другое время суток, и скрылся в палатке. Павлуха по-собачьи встряхнулся, его окутал желтый нимб.

– Спасибо, …что не сдал, – поблагодарил Вадим.

– Нема за шо… – Павлуха не без робости подошел к нему. – Где так навострился?

– В спортобществе, – соврал Вадим. – Научить?

– Ага…

– Договорились. Завтра вечером, когда жара спадет, попрактикуемся.

О вылазке к озеру и найденных там следах он умолчал. Не хотел наэлектризовывать и без того неидеальную атмосферу в лагере. А если и расскажешь – что это изменит? Все и так осведомлены, что поблизости рыщут басмачи, которые могут напасть в любую минуту. От своих археологических планов Вранич не откажется, да и Хрущ ему не даст. Они оба, как заведенные, копошились в песчаных грудах, отвоевывая пядь за пядью и продвигаясь в глубь крепости. Остальными они помыкали почище, чем помещики крепостными в треклятые времена.

– Обережно! – покрикивал научник, когда, по его мнению, чернорабочие, в число коих входил и Вадим, чересчур неосмотрительно орудовали лопатами и могли что-нибудь повредить.

– Да шевелитесь же, твари! – рычал одновременно с ним приват-доцент. – Канителитесь, как мухи полудохлые!

Иногда они усматривали в сыпких залежах какую-нибудь вещицу, хищно бросались к ней и, разогнав копателей, просеивали шероховатые крупинки через мелкое решето. Однако до сих пор ничего из ряда вон выходящего им не подвернулось. Аркадий Христофорович, обладая экспрессивным норовом, стал терять терпение.

– Уже неделю роемся, как жуки в навозе – и что? Хоть бы хны…

Круглый зальчик, назначение которого так и не было установлено, мало-помалу очищался от песка. Открылись проходы в другие помещения. Хрущ-Ладожский настаивал на том, что надо углубляться в них, поскольку, как он выражался, «в предбаннике больше делать нечего». Но Вранич встал на дыбы и на корявой смеси русского с сербским доказывал, что крестиком на карте отмечен именно этот зальчик и разрывать всю крепость не имеет смысла. С точки зрения Вадима, он был прав. На это уйдет бездна времени, а от ежедневного каторжного вкалывания и так уже ломило все суставы.

Хрущ уперся рогами, как баран.

– Х-ха! Разуйте буркалы – в этой каморке нет ни шиша. Что – будете стены простукивать и по кирпичику их разбирать? На здоровье! Я такой чепухой заниматься не собираюсь…

С этого дня в отряде обозначился откровенный раскол: приват-доцент демонстративно отказался повиноваться сербу и принялся работать в одиночку. Он бы сманил себе в помощь еще кого-нибудь, но Мансур с Вадимом на уговоры не поддались, а красноармейцы получили от Мокрого приказ подчиняться только Враничу, уламывать их было бесполезно.

– Твари! – выругался Аркадий Христофорович. – Ну и вошкайтесь на месте, если вам угодно. Дурачье!