Вжи-ик! – паровоз вылетел из тоннеля, и в окна ворвался ослепительно-яркий свет. Внезапно распахнулась дверь.

– Нет, так не пойдет, – ворчал Уайльд, протискиваясь в купе. – Служитель муз не должен терять лицо. – Он отшвырнул шляпу и расстегнул пуговицы пальто. – Приходится признать, возможно, твид – не такая уж плохая идея… – Уайльд осекся, взглянув на друга. – Артур, что с тобой? Неужто повстречался с призраком Джейкоба Марли?[3]

Конан Дойл заставил себя отвернуться от окна.

– Э… нет, что ты, Оскар… просто заразился от тебя тоской по дому.

Уайльд стянул сорочку и остался с обнаженным торсом. Его бледные телеса нависали над брюками.

– Ничего, скоро пройдет, как у меня. Мое настроение меняется со скоростью мысли. Дождаться не могу, когда все местное население падет к моим ногам.

Конан Дойл поежился. А вдруг ему все мерещится и он сходит с ума? Страшно подумать, учитывая наследственность. Образ детектива-консультанта в оконном стекле казался таким реальным. Права была мать, когда написала в своем последнем письме, что слишком просто избавиться от Шерлока Холмса одним росчерком пера. Куда сложнее выбросить его из головы.

Станция оказалась чрезвычайно мала: кованая пристройка едва вмещала дожидавшихся приезжих, билетной кассой служила деревянная клетушка с окошком, а красочная вывеска с названием местечка занимала чуть ли не всю платформу.

Паровоз, похожий на гигантскую шипящую змею, развел пары, окутав все вокруг молочно-белым туманом, а когда прояснилось, он уже тронулся в путь. Двое джентльменов остались в окружении многочисленного багажа.

Уайльд потянул воздух широкими ноздрями и закашлялся.

– Деревенский воздух уж слишком свежий, чего доброго, мои легкие затоскуют по лондонскому смогу. Господи, Артур, мне уже дурно.

– Привыкай, Оскар.

– Может статься, сигарета меня спасет, – сказал Уайльд и полез во внутренний карман за портсигаром.

Когда вдалеке стало стихать пыхтенье паровоза, послышался топот копыт, и с путниками поравнялась повозка, запряженная малорослой лошадкой.

Возница, сутулый паренек в фуражке и поношенной рубахе с подтяжками, глянул на столичных гостей:

– Подсобить, что ль, господам?

– Да, пожалуй, – кивнул Конан Дойл, повергнув друга в замешательство.

Парень спрыгнул с повозки и почтительно стянул фуражку:

– Мое имя Фрэнк – Фрэнк Картер. Стало быть, так меня звать, возница я.

Он задрал голову, принюхался и кивнул на обложенный тучами горизонт:

– Ох, нутром чую, дело к ненастью.

Уайльд растерялся. Он в совершенстве владел пятью языками, переводил с латыни и греческого, но местные диалекты были для него китайской грамотой.

– О чем толкует этот парень? – шепнул он Конан Дойлу.

– Кажется, дождь собирается, и я склонен этому верить.

Уайльд закусил губу, страдальчески закатив глаза:

– Проклятье, мой багаж не должен намокнуть.

Возница перетаскивал чемоданы, складывая их, как головоломку. Конан Дойл опасался, что перегруженная повозка опрокинет бедное животное.

– Всего делов-то, – водрузив последний чемодан, сказал паренек с видом гордого строителя пирамиды, – все уместилось.

– Как это – все? Тут только самое необходимое. – Уайльд указал на вещи, путешествовавшие в багажном вагоне и теперь дожидавшиеся своей очереди на платформе.

Лицо возницы вытянулось.

– Ах, чтоб тебя! Все не влезет. – Он нахлобучил фуражку и обернулся к Уайльду. – Тут одной ходкой не обойдешься, вот оно как.

Уайльд вопрошающе глянул на Дойла.

– Он говорит, что вернется за остальным багажом позже.

Ирландец схватился за голову:

– Вот она, значит, какая, суровая сельская жизнь. Я опять скучаю по дому. – Он забрался в повозку. – Что ж, этого следовало ожидать.