В июне 1924 Вард сообщил, что покидает Лондон и направляется в Париж, куда до сих пор ездил лишь ненадолго и исключительно с целью посетить Национальную библиотеку. На протяжении трех месяцев от него приходили только почтовые открытки. Он обосновался на рю Сен-Жак и упоминал редкие манускрипты, найденные им в частной коллекции какого-то неуточненного книголюба. Новых знакомств Чарльз не заводил, а бывавшие в Париже друзья семьи его там не застали. Наступила внезапная полоса тишины, но в октябре – снова открытка, на этот раз из Праги, куда Чарльз прибыл с целью пообщаться с загадочным вековечным старцем, сведущем в неких очень древних тайных искусствах. Он дал родителям свой адрес в Нойштадте и до января оставался там. В конце зимы пришло письмо из Вены: Чарльз был там проездом, сам же направлялся на восток страны, куда его пригласил давний знакомый по переписке, такой же любитель оккультных наук.

Следующая открытка была из Клаузенбурга, Трансильвания, и сообщала о продвижении Варда к месту назначения. Он собирался навестить барона Ференци, чье поместье находилось в горах к востоку от деревеньки Ракош. Еще одна открытка – из Ракоша, неделю спустя; в ней говорилось, что его встретила карета барона и что он уезжает в горы. И вновь – затянувшаяся эпистолярная пауза; до мая Чарльз не отвечал на частые письма родителей и лишь потом сообщил, что летом не сможет пересечься с матерью ни в Лондоне, ни в Риме, ни в Париже (его родители как раз тогда также запланировали посетить Европу). Его исследования, как писал он, таковы, что он не может покинуть свои теперешние покои, а замок барона Ференци не благоприятствует приему гостей, будучи отстроен на крутом склоне в лесистых горах. Даже местные жители эти места обходят стороной – что уж говорить о чете из Новой Англии, привыкшей ко всякого рода удобствам. Более того, барон был не из тех, кто может понравиться корректным и консервативным американским аристократам. Его внешность и манеры отличались своеобразием, а возраст был настолько велик, что точная цифра вызывала ужас. Было бы лучше, сказал Чарльз, если бы родители дождались его возвращения в Провиденс, до которого уже совсем рукой подать.

Это возвращение, однако, произошло лишь в мае 1926 года, когда после нескольких предвещающих открыток молодой путешественник тихо проскользнул в Нью-Йорк на пароходе «Гомеровский» и проехал долгие мили до Провиденса на поезде, жадно упиваясь зелеными холмами, благоухающими цветущими садами и белыми шпилями городов весеннего Коннектикута – то были его первые впечатления о Новой Англии почти за четыре года. Когда состав пересек Покатак[23] и въехал в Род-Айленд в золотистый разгар поздневесеннего дня, сердце Чарльза забилось с удвоенной силой – и даже груз запретных знаний, тяготивший его ум, не смог смазать чудесных впечатлений от возвращения в Провиденс вдоль водохранилища и Эльмвуд-авеню. На высокой площади, где соединяются улицы Броуд, Вейбассет и Эмпайр, он увидел впереди и внизу, в огнях заката, памятные и радующие глаз дома, купола и шпили старого города; голову Варду вскружило любопытство, когда поезд направился к вокзалу за Билтмором, открывая взору огромный купол и нежную зелень древнего холма, уставленного домами с высокими крышами. Забрезжил и шпиль колониальных времен Первой баптистской церкви, розовевшей в зачарованном вечернем свете на пестром фоне юной весенней листвы.

Старый Провиденс! Именно это место, вкупе с таинственными силами его долгой истории, подарило Чарльзу Варду жизнь – и призвало его назад к чудесам, границы коих неведомы никакому пророку. В этом городе его ждали прекрасно-ужасные тайны – и к их отгадке он в поте лица своего готовился долгие годы, прошедшие в странствиях и в трудах. Свистнутый кэб промчал его через Почтовую площадь, откуда открывался вид на реку, старый рынок и начало залива, и вверх по крутому изогнутому склону Уотермен-стрит к проспекту, где раскаленные закатом ионические колонны церкви Христианского Ученья манили на север. Вот показались знакомые с детских лет уютные старые имения и причудливо выложенные кирпичом тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец маленькая белая заброшенная ферма справа, а слева – портик и величественный фасад большого кирпичного дома, где он родился. Так в час, когда уже сгущались сумерки, Чарльз Декстер Вард вернулся домой.