– Нет.

– Хорошо. Значит, до начала семестра будете помогать нашей хаузмайстерин по хозяйству.

Людвиг, содрогнувшись, осмыслил эту весьма унизительную перспективу и через силу натянул на лицо подобие улыбки.

– Мы ведь не можем вас обеспечивать просто так, – виновато всплеснул руками Кауц. – Работа негрязная: почистить снег, вытереть пыль, ввернуть лампочку.

– Я согласен.

– Сейчас фрау Глобке покажет вам ваше жилье. А потом поднимайтесь на второй этаж, кабинет номер сто семь – ваш будущий коллега и куратор профессор Голлербах ознакомит вас с основами нашей программы. Все книги получите в библиотеке.

– Благодарю вас, профессор, – Людвиг покорно склонил голову.

Директор хотел напоследок дать ему какое-то доброе напутствие, но лишь ободряюще кивнул и, поправив очки, вернулся к работе. Будто и не питал никогда слабости к пространным беседам. Людвиг покинул кабинет в смешанных чувствах.

«Ради будущей профессии можно пожертвовать и достоинством», – стоически рассудил он.

В оставшееся время каникул живущие при школе ребята с интересом поглядывали на странного, молчаливого типа с восковым лицом, мрачно вытирающего на лестнице пыль или поливающего из лейки цветы.

Людвиг в те дни принципиально не разговаривал ни с кем, кроме начальства. Однажды во время чистки снега ему в лицо прилетел неловко запущенный каким-то первокурсником снежок. Людвиг смахнул со щеки жгучую ледяную слизь, окатил мальчишку испепеляющим взглядом и, грозно сопя, вернулся к работе. Он не знал, что благодаря этому происшествию среди учеников пошел слух, будто школа взяла на работу глухонемого. Миф этот, впрочем, просуществовал недолго и рассыпался в прах с началом нового семестра, когда Людвиг вдруг появился в школе в своем новом неожиданном качестве с пенсне на носу.

Ида

Ида гордо помахала раскрытой зачеткой. Закинула на плечо веселый худой рюкзачок, расцеловалась на прощание с подругами, сидящими в коридоре и ждущими, когда их наконец-то вызовут тянуть билеты. Быстро перебирая ногами ступеньки, спустилась на первый этаж и, отворив необычайно тугую, тяжелую дверь, вырвалась в сияющий всеми красками июня, солнечный, жаркий, но при том все еще по-майски свежий день.

Москва светилась. Солнце омывало стены старинных домов, пылало белым огнем в стеклах и фарах машин, играло миллионами искр в юной трепетной листве. Голубое небо было необыкновенно темным и густым, словно глубокий океан – оно причудливо, как в воде отражалось в окнах, заливая их нежной морской лазурью. Снопами белоснежного пуха висели низкие облака.

Ида сняла надетую поверх майки куртку и завязала ее на поясе. Сунула в уши маленькие жужжащие затычки наушников и, как всегда, неспешно и плавно двинулась вверх по Калашному.

Ида мало походила на жительницу столицы, да и вообще на девушку с планеты Земля.

Она была очень худа. Стройная и гибкая, как ящерица с тонкими длинными пальцами и острыми плечами. У нее было аккуратное лицо, которое, впрочем, выглядело по настоящему красивым только в профиль. Высокий лоб и восходящие брови не добавляли ей строгости благодаря глазам. Большие, всегда полуприкрытые, цветом напоминающие вечернее море – казалось, что к жизни и к людям обладательница этих глаз относится с мудрым безразличием. Но это было не совсем так. У нее был бледный, немного вздернутый нос. Рот украшали резко очерченные губы с глубокой, спускающейся от носа канавкой. На скулах играли робкие веснушки.

Волосы у Иды тоже были необычные: длинные, светло-русые, похожие на жухлую, выжженную летним зноем траву. Благодаря волосам она чем-то напоминала юную ни то колдунью, ни то лесную владычицу. Ида почти никогда не собирала свои волосы в хвост или в пучок, и не думала их красить.