Бедные крымские татары: сколько им пришлось пережить!? Так они и сейчас молодцы – сплоченные и ожесточенные.
Надо же? Только оказавшись в практической оккупации, начинаешь задумываться надо всем, что творят с твоим народом. То ли ещё будет…
А ведь, в экипаже «С-37» из шестидесяти человек доходило до двадцати двух национальностей! И никак не отражалось на парнях. Даже в массовом дезертирстве из бывшей Советской Армии по своим Литвам и Казахстанам никто не дезертировал и отслужили полные три года.
Но это было, наверное, только на «тридцать седьмой».
Глава 3
Зародышную филию русскости и славянства офицера прервал гадкий запах. Кстати, тоже продукт незалежности.
Избавившись от московитского центра тяжести, новая страна избавилась заодно от достатка бензина, и авто-народ стал переходить на газ. А он змей всепроникающий – не бензиновые духи, а воняет какой-то опять таки гадостью, пробивающей слабый нюх Самарина. Он порой ощущал себя узником, оседлавшим газовую камеру. Даже форма провонялась. Пришлось прижаться к обочине и остановиться.
«Остановить движок…открыть капот…багажник…двери. Выветрить гадкий пропановый запах, и депрессивные мысли заодно» – медленно продумывал и исполнял привычную процедуру капвторанг[1].
Достав ножницы, он пошёл в маковое поле за редкой посадкой.
Проснувшиеся насекомые жужжали, зудели и пищали в привлекательных черно-красных цветках. В его деревне маки сажали рядками, и он баловался соком зеленых бутонов. Эти же дикие и в тонких стволах вряд ли есть пьянящая масса. Нарезав пару десятков самых высоких из них, уже успокоенный нежным запахом, Самарин вернулся к машине.
Трасса наполнялась шальными после Первомая водителями. Переведя в порядок мозги и перенацелив мысли на план действий по проекту «Музей С-37», командир привел машину в состояние «по-походному» и, вперёд навстречу «гражданке».
В Верхнесадовом, Самарин возложил маки у памятника пяти героям-краснофлотцам, отдавшим свои жизни при обороне Севастополя. Это были первые фамилии черноморцев, которые он запомнил, приехав лейтенантом на Черноморский флот.
Они с женой сняли маленькую мазанку на Корабельной стороне, где соседние улицы увековечили их память, а вот у монумента в месте их боя он в первый раз.
Николай Фильченков, Василий Цибулько, Юрий Паршин, Иван Красносельский и Даниил Одинцов.
Им было всем чуть больше двадцати, но они морские пехотинцы – «черная смерть», как называли их фашисты, и в плен не брали – боялись! Если бы эти двое украинцев и трое русских могли знать тогда, что будет после их жертвы за свободу и независимость общей Родины.
«Какая разница, – размышлял капитан, поправляя алые маки на белом парапете стелы, – сколько танков они подбили и уничтожили немецких солдат Клейста. Они для нас, для живых олицетворяют дух защитников Севастополя и Отечества. А сейчас копаются копатели и доказывают, что не было никакого боя. Может, и обороны Севастополя не было – комиссары всё придумали…».
Он обратил внимание, что территория ухожена и жители постарались ко Дню Победы и освобождения Севастополя.
Со словами: «Слава тебе Господи!» – офицер перекрестился, надев фуражку отдал честь, и направился к машине.
Глава 4
В Балаклавскую бригаду подводных лодок он приехал после подъёма флага. Очень удачно – дежурил по штабу старший мичман Тимофеев, крепкий богатырь, он же кадровик соединения. Никаких лишних вопросов не было, документы уже были готовы, и оставалось подписать их у комбрига капитана первого Паршина. В быту его ласково кликали «Паршивец» за безудержную охоту за юбками, умело ловкое употребление спирта и необыкновенную везучесть. Он не чинил никому зла, как в прочем и не творил добра. Владимир, так звали кадровика, перед заходом в кабинет остановил Самарина и как-то по-отцовски сверху вниз, ласковым взглядом и тихим голосом произнёс: